Про «АПРЕЛЬ»
Деи Кулумбегашвили

Это был самый поразительный фильм Венецианского фестиваля. Его трудно пересказать даже в общих чертах – разве что социально детерминированную составляющую. Необходимо сообщить, что главная героиня Нина (Ия Сукиташвили) -- акушер-гинеколог; помимо работы в больнице, она ездит по деревням и делает нелегальные аборты. Сталкивается не только с весенним бездорожьем, но с тупиками дремучего патриархата, с абьюзом, предрассудками и преступлениями, принимая близко к сердцу все несовершенство человеческой натуры и социума. Но проблемы коренятся не только в других, а в ней самой, в ее травмированном детстве и одинокой зрелости, в ее сексуальности, в мучительных снах и видениях -- и это самое болезненное из впечатлений, рождаемых фильмом.

Эти впечатления резко контрастируют с другими – чисто визуальными, пробуждающими сильные художественные эмоции, приближающими «Апрель» и к образцам высокого киностиля (вспоминаются Карлос Рейгадас и даже Андрей Тарковский), и к современному изобразительному искусству. Тут нельзя переоценить роль оператора Арсения Хачатуряна, родившегося в Минске, снимавшего предыдущие фильмы Кулумбегашвили и после триумфа ее «Начала» приглашенного Лукой Гуаданьино на его постановку «Целиком и полностью».

Весеннее пробуждение природы, показанное в «Апреле» во внутрикадровой динамике, таит в себе невероятные ресурсы красоты и надежды. Так же как реально заснятые роды, знаменующие появление нового человека -- вопреки всему, что он, кажется, еще до рождения, знает об этом грешном мире.

Альмодовар еще много лет назад в фильме «Высокие каблуки» создал чудесную реминисценцию «Осенней сонаты»; новый фильм – продолжение на новом витке «Персоны» и «Шепотов и криков». Никакой форсированной брутальности; только сострадание и человечность.

Отдельного слова требует фиксация присутствия в «Соседней комнате» культурных объектов и ассоциаций не-кинематографического происхождения. Это и художник Эдвард Хоппер, и Джеймс Джойс с его повестью «Мертвые», и Дора Каррингтон, и Литтон Стрэйчи, и Вирджиния Вульф, и Майкл Каннингэм, и Хэмингуэй с Фолкнером. Это и фотограф Кристина Гарсия Родеро – как и Альмодовар, уроженка Ла Манчи, выразившая в своих черно-белых фотографиях народный дух испанской глубинки.
Как и почти все фильмы Альмодовара, «Соседняя комната» -- праздник высококлассного дизайна, модных брендов и цветовой игры: джерси Тильды Суинтон из новой мужской коллекции, ваза Fazzoletto желтого муранского стекла, синяя подушка с принтом от Пьеро Форнасетти, красная и зеленая лежанки для двух подруг. При этом удивительным образом от фильма, дышащего красками весенней природы, не остается назойливого привкуса гламура.

В конкурсе показаны еще как минимум две картины, имеющие призовые шансы: это итальянская «Горная невеста» Мауры Дельперо и бразильская «Я все еще здесь» Вальтера Саллеса. Впереди – «Квир» Луки Гуаданьино и новый «Джокер» Тодда Филипса. Так что фестивальная интрига может в последние дни усложниться.

БРУТАЛЬНОСТЬ И ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ

На кинофестивале в Венеции наметились лидеры и фавориты критиков, публики и, вероятно, официального жюри. А я предлагаю свой рейтинг предпочтений.

В дамки настойчиво просится «Бруталист» -- чрезвычайно амбициозный фильм Брейди Корбета. Он длится три с половиной часа (показ прерывается пятнадцатиминутным антрактом), снят в архаичном и громоздком пленочном формате Vista Vision, на этот экзотический труд ушло семь лет. На экране история жизни вымышленного архитектора, венгерского еврея Ласло Тота, вырвавшегося из Бухенвальда и попавшего в «демократический концлагерь» американского капитализма. Не столь уж адский, раз он позволил выкормышу немецкого Баухауса сделать карьеру в Новом Свете, стать законодателем «бруталистской» архитектурной моды и выставиться на венецианской Биеннале. Кое-чем пришлось поплатиться: Ласло пристрастился к героину и был изнасилован своим заказчиком, властолюбивым денежным мешком Ван Бюреном – однажды в буквальном смысле и многократно в метафорическом. Бруталиста Тота играет Эдриэн Броуди, обязанный славой ролью пережившего холокост пианиста у Романа Поланского: прорисовывается рифма и линия судьбы даже на актерском уровне. В роли токсичного денежного мешка -- Гай Пирс.

Корбет -- актер, снимавшийся у многих хороших режиссеров -- решил, что он не хуже, и перешел в смежную профессию. Получил поощрение Венецианского фестиваля за свой дебют «Детство лидера», здесь же через три года показал картину «Вокс люкс». Сейчас Корбет опять на Лидо, и поклонники прочат ему «Золотого льва». Смелость города берет, мегаломания и брутализм приветствуются, но только не культурная инфантильность; хотелось бы меньше патетики и самолюбования, больше мастерства и знаний о предмете. Слепить типологический образ модерниста второй половины ХХ века – заманчивый проект, но тут нужен талант другого калибра. Если не Томаса Манна или Орсона Уэллса, то, скажем, Педро Альмодовара. Хотя модернист у него так или иначе выйдет постмодернистом.

«Соседняя комната» -- лучший фильм Альмодовара за последние двадцать лет. Несмотря на то, что он первый (на считая двух короткометражек) англозычный, а чужой язык отчуждает. Помогли две блистательные женщины – Тильда Суинтон и Джулианна Мур. Помог роман Сигрид Нуньес «Через что ты проходишь», хотя из него взята только одна сюжетная линия, да и та переиначена. Героиня-писательница Ингрид (Мур) случайно узнает о том, что ее старая подруга Марта (Суинтон), в прошлом военкор, с которой они потерялись в круговороте нью-йоркской жизни, страдает от тяжелой онкологии. Их встреча пробуждает в Марте воспоминания о дочери Мишель, с которой у нее сложились не самые лучшие отношения. В конце концов больная, измученная химиотерапией, просит подругу о нелегкой и опасной услуге: поехать с ней в снятый загородный дом, поселиться в соседней комнате и морально помочь ей совершить нелегальный акт -- добровольно уйти из жизни.

Эта тяжелая тема, сопровождаемая дискуссиями о праве на эвтаназию, об этических ценностях любви и дружбы, о трагизме существования человека и человечества и о том, как внутренне противостоять отчаянию, решена Альмодоваром тактично, без тени пафоса, с привлечением арсенала художественных средств, которыми режиссер владеет в полном совершенстве.

Среди этих средств – точечный юмор, который он ухитряется непринужденно внедрить в предельно драматический нарратив. Даже трудно дающаяся кинематографу тема военкоров (не припомню ни одного удачного опыта) решена в лирико-юмористической тональности, и это сразу облегчает груз «большой темы» (то, чего не хватает «Бруталисту»). Про актерское мастерство Тильды Суинтон только ленивый не писал, но и она ухитряется удивить, сыграв вместо одной роли две. С ее калькулированным профессионализмом контрастирует Джулианна Мур – живое воплощение обаяния, жизнелюбия и эмпатии. Этот актерский дуэт войдет в историю экранных «двойных портретов», которые в свое время занимали умы Бергмана и Тарковского.

Под этой маской — много пережившая и страдающая женщина. А на поверхности — та, о которой она поет: «Это я, Лола». Невинная, обворожительная кокетка, всегда хохочет, принимает самые незамысловатые комплименты и любит моряков, потому что моряк — это шанс для путешествия и приключения, а они больше, чем что-либо другое, украшают жизнь.

Два образа сделали из Анук Эме икону кинематографа — «Лола» и «Мужчина и женщина». Она стала воплощением французской женственности — будь то провинциалка из Нанта или прожженная парижанка.

Она сыграла еще много разных прекрасных ролей, а объединял их стиль — легкий, возвышенный и утонченный.

Но даже если бы были утрачены все старые корни, древо Тарковского оставалось бы живым и крепким, а его крона разрасталась. Как, надеюсь, растут посаженные в Юрьевце яблони.

Андрей Арсеньевич и созданный им киномир – могучий ствол этого раскидистого древа, его ветви простираются до далеких стран и континентов и прирастают новыми прекрасными веточками.

Марина Арсеньевна, посвятившая жизнь памяти брата, может быть теперь спокойна.

Светлая и ей память. И соболезнование близким.

МАРИНА ТАРКОВСКАЯ (1934 – 2024)

Умерла Марина Арсеньевна.

Эту печальную новость прокомментировали многие, знавшие покойную близко или хотя бы краем соприкоснувшиеся с ней. Симптоматично, что М.А. покинула нас на следующий день после того, как был объявлен новый формат фестиваля «Зеркало». Теперь это не фестиваль авторского кино, а Международный фестиваль кино, музыки и архитектуры «Зеркало. Философия Тарковского». Без комментариев.

С Мариной Арсеньевной мы в основном общались, как раз когда она приезжала в Иваново/Плес/Юрьевец на фестиваль «Зеркало». В один из фестивальных дней гости отправлялись вниз по Волге из Плеса в Юрьевец, где Тарковский, будучи школьником, жил с матерью и сестрой Мариной. Там перед его домом-музеем один из почетных гостей (среди них Александр Сокуров, Карлос Рейгадас и Нури Бильге Джейлан) сажал яблоню.

В Юрьевце, где прошло военное «Андреево детство», в доме-музее Тарковских мы видели кроватку, где спала маленькая Марина. А в школе, в которой учился Андрей, можно было познакомиться с рисунками будущего режиссера. Самое интересное, что эти детские рисунки озвучены: если летит бомба, написано "УУУ", если происходит взрыв — "Бах!": практически звуковой фильм. А один из первых взрослых рисунков «Человек с завязанным ртом» выглядит как эскиз к теме преодоления немоты в «Зеркале», хотя тогда замысла фильма, разумеется, не было и в помине.

Помню рассказ М. А. о брате: совсем юный Андрей, в суровые военные годы пробовавший силы в живописном деле, скопировал одну из картин Левитана, но попытка продать ее на рынке не увенчалась успехом.

…Потом ушел из жизни Александр Витальевич Гордон, его вдова появлялась на фестивале все реже. Потом я перестал быть программным директором «Зеркала».

…Прошло еще какое-то время. Работая над книгой «Тарковский и мы», я принялся перечитывать тексты, написанные Мариной Арсеньевной – и поразился, как смело и точно она формулировала некоторые, скажем так, спорные моменты творческой и личной биографии брата.

Вот про героя «Жертвоприношения»: «Его надежды на счастье рассыпались в прах так же, как и у Тарковского. Жена Александра Аделаида срисована с его жены, она лишь чуть облагорожена. После истерического припадка (Андрею приходилось не раз наблюдать истерики своей жены, которые буквально изматывали его) произносит монолог, несколько отличающий ее от прототипа. Костюмеры и гримеры долго не понимали, какой костюм, какая прическа должны быть у героини. Это стало им понятно, когда на съемки приехала жена режиссера» (Andrej Tarkovskij Klassiker, Universitatsverlag, Potsdam, 2016, s. 48).

...В Юрьевец привезли архив Андрея Тарковского, выкупленный на аукционе «Сотбис» правительством Ивановской области. Архив выставили в Иваново и Юрьевце, но никак не могли расшифровать. На самом деле это ничего не стоило; достаточно было пригласить собирательницу архива Ольгу Суркову. Но Марина Тарковская категорически заявила: «Пока я жива, ноги Сурковой здесь не будет» -- и никто не в силах был преодолеть это вето. Причиной был не столько архив, сколько книга «Тарковский и я»: Сурковой могли простить нелицеприятные слова про Ларису Тарковскую, но не про самого мэтра. Приходилось учитывать где-то прочитанное: «В клане Тарковских – все против всех». Не хотелось множить цепную реакцию ревности и неприятия.

В отношении к великим художникам в России очень часто наблюдаются неадекватность и раздрай. При жизни их, как правило, травят и поносят; зато после смерти негатив сменяется настоящим культом, при этом служители этого культа конкурируют и враждуют между собой. В результате то, что на самом деле важно, не делается.

Несмотря на предпринятые энтузиастами усилия (Марина Арсеньевна была главной из них), так до сих пор не восстановлен разрушенный дом на Щипке. Печальная судьба большого всероссийского Музея кино, где тоже могли бы занять свое место экспонаты, связанные с Тарковским, хорошо известна.

И тем не менее среди этих горестей есть искра оптимизма. Про генеалогию рода Тарковских написано много, хотя еще больше сохранилось темных мест.

ФАНТОМНЫЕ ОБРАЗЫ. БРАНКУЗИ
(Муза спящая и летящая)

Каннский фестиваль, подхваченный ковид – и грянувшая греческая жара: все вместе, не говоря о ежедневной новостной повестке, способно расплавить даже крепкие мозги. Что-то просто вымывается, стирается из головного компьютера. А что-то превращается в фантомы, навязчивые образы, видения. Фантом номер один, еще недавно бывший реальностью: парижская выставка КОНСТАНТИНА БРАНКУЗИ в центре Помпиду.

120 лет назад молодой румын из крестьянской семьи на ногах пересек Европу, добрался до Мюнхена, потом до Парижа. Он прожил там большую часть жизни, почти не поменяв имиджа хмурого, нелюдимого иммигранта. Подрабатывал посудомойщиком и дьяком в православной церкви. Параллельно учился в школе Beaux Art, подружился с Модильяни, с Джакометти, Кокто, позднее – с Эриком Сати, с Маном Рэем. И с баронессой Фрашон: она стала моделью его «Спящей музы». Эти дружбы странно сочетались у Бранкузи с замкнутым характером и тяжело переживаемым чувством одиночества.

После двух месяцев стажировки он ушел из мастерской Родена, чтобы искать свой путь в скульптуре, со словами: «В тени больших деревьев ничего не вырастет». И вскоре создал свой «Поцелуй» -- антитезу классическому роденовскому. Его версия – не слияние, а монолит, лепка не с натуры, а по памяти и воображению; утонченный эстетизм и уроки античности сочетались с духом архаичного искусства крестьянских предков. Ему было свойственно детское, непосредственное восприятие природы: я убедился в этом, увидев на выставке его маленькие фильмы – о растениях в саду или о собаке, кормящей ораву щенков.

Его скульптурные абстракции провоцировали скандалы. В «Принцессе Х» увидели фаллос и под угрозой ареста отказали этой работе быть представленной в Салоне независимых в 1920-м.
Бранкузи же настаивал на том, что это женская голова и груди. Есть версия, что скульптор таким образом изобразил подругу Фрейда, греческо-датскую принцессу Мари Бонапарт, которая часто любовалась собой, устремляя взор на собственный бюст.

Через семь лет после этого скандала «Птицу в пространстве» задержали американские пограничники как контрабанду металла! Эта «Птица», точнее «Птицы», венчают выставку Бранкузи в Центре Помпиду – уникальную по полноте и красоте концепции. Многие вещи скульптора хранятся в этом же здании, в Мастерской, которую скульптор завещал государству, но там они теряются в полумраке полуподвала. Здесь же на верхнем этаже музея его гордые, свободолюбивые, сказочные птицы парят в светлых воздушных пространствах на фоне Парижа, глядящего из всех окон. Говорят, после масштабной пятилетней реконструкции Бобура шедеврам Бранкузи будет подготовлено достойное их место.

Для меня как артиста театральной закваски было огромным удовольствием работать с Андреем Кончаловским, потому что этот человек равно понимает природу театра и кино, а его острый и ясный взгляд на психологию делает вас по-настоящему свободным.

— Есть ли еще режиссер в мире, с кем вы не успели, но хотели бы поработать?
— Михаэль Ханеке и братья Коэны.