смыслы вокруг могут быть хрупкими и ломкими, но смех, свет и тепло, которыми они пронизаны, делают многие чувства неотменяемыми. безусловными. такими, что хочется набрать побольше воздуху и нырнуть в них, хотя минутой ранее чуть было не задохнулся. самая обыкновенная отвага жить огромную жизнь, испытывая и вкушая впечатления, знания, ощущения, ведь по сути мы целиком из этого и состоим - из словечек, любимых книг и фильмов, памятных дней и сувениров, важных событий и историй, веры и надежды вопреки. поэтому-то любовь, например, никогда не перестает. не прекращается. её нельзя обыграть, с ней ничего не поделать, в неё надо идти и ею обязательно удивляться. отдавать должное - выражать восторг и благодарность. блекнет сердце и захлестывает вселенской тоской, когда душу не задевает благой трепет. когда пропадает интерес, жажда, голод. когда некому рассказать, не для чего делать, не во что идти, не к чему стремиться, не про что писать и посвящаться, не с кем разделить - зреет страшный вопрос: зачем мне это всё?

чтобы полость в груди и дальше расширялась, нужно пройти все стадии смирения - отрицание, гнев, разрешение, приглашение, понимание и, наконец, любовь.

избыток вкуса убивает вкус.

читаю много хороших историй, записываю тоже немало, но уже хочется вырасти из этих тетрадок, выйти за пределы понятий и прийти к воплощению, олицетворению, или еще короче - к творению. скрыть невозможно, сказать - безнадежно, поэтому либо просто висит в воздухе, либо пылится внутри.
[отвлеклась на луну, она сегодня красивая]
но в природе есть второй закон Коммонера, который гласит следующим образом: всё должно куда-то деваться. ничего не исчезает. поэтому всякое невыраженное - выбрало такой путь выражения, любое несделанное - пришло в такое осуществление. [снова отвлеклась на луну, потом допишу]

слушала историю бывшего заключенного, который участвовал в военных действиях и искренне шёл туда за идею и свободу, а потом, после нескольких тяжелых ранений и длительных сражений возвращался на фронт без желания. его спросили: зачем было тогда возвращаться? он ответил, что впоследствии уже воюют за своих погибших товарищей. а это бесконечная воронка, взятая в оправдание изначально неправильного выбора. сомнительные вещи из-за своей этой сомнительности располагают к тому, чтобы им приписывали невиданный доселе смысл. то, что было исконно пусто - зарастает «логичными» объяснениями, мимикрирует, теряется среди прочего и делается нормальным. когда по-настоящему исполняется священный долг, не возникает потребности его выгораживать и обелять, а когда поступки и решения сами по себе исключают разумный смысл, то их приходится обрамлять важностью и припудривать таинственностью. у кровомщения среди горцев - нет никакого благородного назначения, но примеры успокаивают, извиняют, признают невиновным, хотя вина большая: человек подчинился внешнему руководству, когда надо бы внутренним руководством проверить всё на прочность, определить суть и подлинность.

иными словами, не продолжать воевать за товарищей, если твои товарищи воевали за ничто.

он закрывает веки так, будто пишет ими слова: медленно моргнул - значит, согласен или принял к сведению, словно говорит тебе «хорошо, я понял», если сопроводил еще движением бровей - очевидно, что задумался над услышанным, бросил взгляд в сторону - ясно, что ему есть чем возразить и мысли собираются в предложения, чтобы быть выдохнутыми в жизнь этим прохладным степенным голосом. руки, сложенные за спиной - жест истинно разумеющих, а не праздно размышляющих. живая картина маслом, нарисованная Блоком в стихах: человек, который любит землю и небо больше, чем рифмованные и нерифмованные речи о земле и о небе. побеждает чаще, чем являет свои победы миру. видит больше, чем иногда способны ему показать.
он закрывает веки так, будто пишет ими слова: уголки глаз выдали еле уловимую улыбку - но не её причину, написали легким движением: «мне не трудно сейчас чуть сжаться, чтобы быть меньше, чем я есть»

мило, но не получилось, глубина и красота человека все равно приглашают в себя провалиться.
а я и рада.

везёт тому, кто везёт.

люди часто друг-друга не умеют. фальшивят. коверкают. искажают. мы не сильно компетентны в человекознании, но это такая же наука, как и все остальные. в аптеке подбирают на каждое недомогание своё лекарство, а в жизни определенные места требуют определенных интонаций, чтобы химия не была монотонной, однообразной, чтобы химия была духовной, интеллектуальной, чтобы химия - была.

какое-нибудь выученное семинарское красноречие не впечатляет, когда знавал, например, от сердца идущее робкое и нужное слово поддержки. или вот объятия без понимания сути, как капля воды на обезвоженную почву - не утоляет, родит только надежду мимолетную, но не утешение. потому что всегда важно, что стоит за тем или иным жестом. бывают поступки большие-большие, слова сладкие -сладкие, а глядишь, там даже не за чем постоять, мишура, не более.

надо друг-друга уметь. играть на струнах красиво, с умом и природной чуткостью. на полувздохе не бросать, а если собираешься - и не начинать.

даже если в какой-то момент нож перестает тебе казаться острым, он всё же остается инструментом, которым режут, вскрывают, рубят, поражают в ходе боевых действий. пусть ты не очень глубоко поранился его лезвием, это не значит, что нож теперь не опасен. он опасен в любом случае. тупой или заточенный - применение найдется. жестокость ощущается подобным образом: битым и зашитым свирепый взгляд не переворачивает душу, изувеченный физически снесет беспощадное слово, усталому и потрепанному обстоятельствами человеку вдребезги сердце не разобьет грубое замечание, или - равнодушное незамечание.

однако от этого вещи не теряют своей чудовищности, разница лишь в болевом пороге, в притупленных чувствах, в выстраданном иммунитете. но суть прежняя. нож есть нож.