*🗓***Дата: 1988-02-05
👤Автор: Николай ТроицкийРаботая над «Блокадной книгой», Гранин решил поточнее написать о роли Косыгина в блокаде, где он многое сделал по части эвакуации. После абсурдно-загадочных увязок и согласований (ах, как об этом гениально писал Кафка в «Замке»!) Гранин беседует с самим Косыгиным, в середине 70-х годов.
Образ Косыгина сделан непросто, как сложно отношение автора к герою. Тут и уважение, все-таки дело делал, когда Жданов жирел в бункере и интриговал. Тут и бессильная попытка пробить партийно-номенклатурный панцирь бесстрастия и отсутствия отношения к чему-либо.
Гранин, ненавидящий Сталина и сталинское, пытается уяснить отношение Косыгина к этому, тот потерял всех своих друзей в «Ленинградском деле» и сам уцелел чудом.
Но Косыгин, сидящий в сталинском кабинете, вспылив, не пожелал говорить на эту тему. Тем более ни слова о разногласиях и спорах с Ждановым, тогда — члену политбюро, и хотя теперь Косыгин сам член политбюро, былая субординация свята и незыблема.
Гранин рисует Косыгина реалистически, «линялые глазки», «вялые руки», но и незаурядность, но мало человеческого. Он ищет в премьере свою «сшибку», вариант бековского Онисимова, но не находит подтверждения.
А в конце Косыгин отказывается как-либо помочь с книгой (да и разговор этот был запрещен), ибо аккурат в тот момент начали выходить в свет мемуары Люлька [Брежнева], и выпячиваться нельзя было.
В общем, есть уважение, но нет симпатии, ибо нормальный порядочный человек не может понять ихних извращенных отношений и не влезает в их шкуру.
Коротич под колпаком, нарвался он с Ильиной!
Лигач настроен против, а сам шеф, Михаил-архангел, тоже капризный барин, никак не простит процентов Бирюкова, из коих выходит, что большинство советских людей — против перестройки.
Не хочет этого Мишель признать, тут его больное место, его мозоль, его слабость. А еще, говнюк, что-то вякал про «новое мышление». Номенклатурное, барственное мышление ни хрена не изменилось!
Так что Коротич запросто может увильнуть на вольные хлеба, срал он на свой журнал и на людей, там работающих!
Смотрел я очень посредственный, блеклый спектакль «Плаха» в «Современнике», ставила Г. Волчек, лучше бы не ставила.
Великолепная декорация Давида Боровского, где использована символика креста, очень ярко и умно, не поддержана суховатой реалистичной режиссурой.
Театр разоблачил фальшь, искусственность, высосанность из пальца фигуры Авдия, он лишний, ненужный приросток, только мешает, и как ни старается Михаил Ефремов, его натуги не хватает. Иллюстративный и сконструированный абстрактный монашек только в порядке юмора воспринимается рядом с реально и крепко сыгранными наркоманами и забойщиками сайгаков, хотя и тут нет особых откровений и глубины.
Разве что укрупнен и философски приподнят Гришан в исполнении О. Шкловского. Но все «острые» слова о Сталине и пр. уже не звучат.
Второй акт — «кыргызский», там Гафт, хотя на кыргызского чабана он не похож, но это лучшее в спектакле, как эта часть — лучшая в романе. Да и Гафт все делает серьезно, он драматичен, возможно, он слишком часто в раздумьях, чересчур философичен для чабана, но это естественно.
Видел «Рок», документальный фильм режиссера Алексея Учителя. Снят блестяще, но не понравился. Опять описание, показ, хотя и эффектный, изобретательный. Но хочется уже серьезного анализа, надо этим заниматься, добиваться, пробивать.

*?***Дата: 1942-02-04
?Автор: Владимир Фокин ВасильевичСегодня радость сочеталась с горем. Маруся ходила на почту и там узнала, что та местность, где находятся наши дети, освобождена от немцев (район окружения 16 немецкой армии). Тогда она сразу посылает телеграммы на адрес матери, на сельсовет и райсовет. Приходим мы с завода, и от радости она говорит отцу: «Папа, мы скоро увидим маму, их местность освобождена от немцев, и я послала телеграмму». Отец на эти слова ответил: «Видно, мне не видать моей старухи», — в это время он сидел на койке. И после этих слов со слезами повалился в постель и закатил глаза. Я вижу, что отец помирает, но не говорю об этом Марусе и Полине, которые сидели у печки. Я потрогал у него пульс, сердце, но оно уже не билось, тогда я посмотрел на часы, было 16 часов 50 минут, и сказал Полине с Марусей, что отец умер. Из нас никто не заплакал, не потому, что нам не жаль отца, а потому, что мы сами близки к этому. В нашем доме в день выкидывают по нескольку трупов, на улицах везде и всюду валяются трупы. У Полины пухнут ноги и лицо. Обстановка очень страшная. Не успели похоронить брата, как скончался отец. Вот мы сидим у койки отца, и у всех у нас одна мысль: «Скоро и моя участь будет такова». Надо отметить, что особенно смертность возросла в последних числах января и в первых февраля, потому что с 27 по 30 января хлеба не выдавали совсем, в булочных стояли большие очереди целыми сутками, а хлеба не привозили. Нас в эти смертные дни поддержал Костя. Маруся ходила к нему и принесла от него хлеба. Если бы не Костин хлеб, мы были такие же покойники, как многие другие.