Ну и мы отпраздновали

Кое-что о шестичасовом рабочем дне. Начну с картинки 👆. На картинке - циферблат солнечных часов, где номера часов обозначены первыми десятью буквами греческого алфавита. На шестом месте - т. наз стигма, лигатура сигмы и тау, обозначающая цифру 6 (что, кстати, само по себе говорит о поздневизантийском происхождении всей этой темы, поскольку в античные времена цифра 6 обозначалась дигаммой).
Но важно не это, а следующие четыре буквы, от 7-й до 10-й. Фокус в том, что они складываются в осмысленное слово ζῆθι, которое означает "живи!"
Тут надо заметить, что в русском алфавите примерно на этом месте - ну, немного пораньше - стоит обожаемый мною "где ёж?". Ёж, да... но сделаем над собой усилие и вернемся к шестичасовому рабочему дню. По поводу этого ζῆθι, как выяснилось, есть специальная греческая эпиграмма:

ἕξ ὧραι μόχθοις ἱκανώταται. αἱ δὲ μετ’ αὐτὰς
γράμμασι δεικνύμεναι “ζηθι” λέγουσι βροτοῖς.

Перевод, думаю, может выглядеть как-то так:

Первых довольно шести тяжким трудам, а за ними
явлены в буквах часы, что смертным глаголят: «Живи!»

В общем, так. Кто никогда не чистил старые гравюры для печати на белой бумаге, тот не знает, что такое на самом деле эти ваши хваленые 50 оттенков серого.

И вот на бумагах, где король калякал свои приказы, стали проступать имена — не так, как рождаются слова под пером, а как набухают пузыри на водной глади. И были то имена кораблей и их капитанов: «Сан-Фелипе», «Флоренция», «Сан-Франческо», «Санта-Анна», «Гран Грифон», «Уркас»… галеоны, галеры, галеасы и так далее, вплоть до малых фрегатов, паташей и сабр. Вот они все, выстроились перед королем и ждут, пока он черкнет пером против каждого имени: герцог Медина-Сидония, герцог Пармский, граф-герцог де Оливарес. А при них — имена ангельских воинств, с которыми его монахи связали каждую флотилию и эскадру и которые надлежит славить в гимнах и на мессах каждый день, чтобы обеспечить успех. Всё уже решено; в записках, лежавших на королевском столе, Джон Ди углядел дату. В мае месяце весь этот огромный флот выйдет в море. Из Нижних Земель, из Голландии, придет пополнение — большие плоты или баржи, полные солдат; то будет вклад герцога Пармского. Ди почувствовал, что представлялось сейчас королю и чего так боялся он сам: королева английская низложена, брошена в темницу или убита; на престоле — католичка Мария, а в мужьях у нее — Филиппов сын. Он содрогнулся — или то затрепетала его освобожденная душа, наблюдавшая эти картины грядущего. Король тоже вздрогнул: рука его затряслась, перо выпало из пальцев, заливая страницу чернилами. Тотчас откуда-то возник врач (судя по одежде) и укутал плечи короля теплым платком; слуга поставил перед ним кубок подогретого вина. Доктор Ди не знал и не мог узнать ни у кого, доживет ли король до того дня, когда Англию завоюют, и впрямь ли завоевание неизбежно — или, напротив, невозможно. На этом письмо, которое он распечатал и развернул в своей груди, подошло к концу и само собой сложилось в маленький квадратик, а доктор Ди снова очутился в своем кабинете, в Праге. Здесь уже вечерело, а то, что он видел в Испании, было утром. Где-то в городе вызванивал — медленно, как по мертвецу, — церковный колокол; в доме ему вторил колокольчик, созывавший к ужину. Доктор сел писать письмо — обычное, на бумаге, пером и чернилами, — Уолсингему, в Лондон, простым шифром, которым они пользовались между собой. «Этого не миновать, — прочтет Уолсингем, расшифровав буквы. — Вот имена, вот цифры. Теперь уже скоро».

Так, во-первых. Я дожевала перевод Краули "Кремень и зеркало"! Теперь дело только за издателями )
Мы, помнится, остановились на том, что Джон Ди распечатал послание от ангелов; покажу, что было дальше.

Длинный сводчатый коридор без окон, точно гигантский туннель, сплошь расписанный сценами сражений. На каждой из множества панелей, не только на стенах, но и на потолке, — сотни воинов. Доктору Ди, шагавшему по коридору, казалось, будто это они проходят мимо него чередой, а сам он лишь переставляет ноги, оставаясь на месте. На одних панелях военачальники почтительно склонялись перед священниками и епископами или опускались на колени перед победителями; на других теснились кони и люди, мечи и щиты, пушки, ядра и щетки вздыбленных пик, точно осиновые рощицы. Попадались в этом коридоре и живые люди — монахи-августинцы в черном, секретари с ларцами для писем; но доктору чудилось, что они не идут как положено, а появляются, исчезают, возникают снова — уже чуть подальше — и исчезают вновь. Многие переговаривались между собой, а солдатские сапоги с каждым шагом ударяли в каменный пол, но доктор не слышал ни звука. Впрочем, его это не удивляло. Удивительно было другое: как так выходит, что его — посланника и живое послание — увлекает вперед этот людской поток, текущий ему навстречу? Он был словно опавший лист, что мчится по реке против течения. И эта река донесла его невысокой дверцы, которую караулил стражник в блестящем шлеме и пышно украшенном мундире, и на какое-то время оставила там. Затем в дверь постучали изнутри, и стражник открыл ее; наружу выплыли люди в темных одеждах, с охапками бумаг, и потекли по своим делам, огибая то место, где стоял доктор. А затем он сам очутился внутри, не сделав ни шагу.
Комната без малейших признаков роскоши, с низким потолком. Длинный деревянный стол, простой и безыскусный; ни ковра на каменном полу, ни занавесок на крохотных, глубоко посаженных окнах. Только широкие полки, ломящиеся под тяжестью папок с бумагами. Где-то папки стояли косо, опираясь друг на друга, где-то — уже упали и лежали плашмя, а другие громоздились на них штабелями. Такие же горы папок высились на обоих концах стола. Пока доктор Ди стоял у двери незамеченным, монах убрал папку, что лежала раскрытой перед человеком, сидевшим за столом. Монах у другого конца стола раскрыл точно такого же вида папку и положил ее перед сидящим человеком, с головы до ног облаченным в черное. В личности этого человека сомневаться не приходилось: о его привычках и манере одеваться был наслышан весь мир, половину которого он крепко держал в кулаке . Ни венца, ни драгоценной цепи. Король обмакнул перо в чернила и принялся изучать поданные ему бумаги, делая какие-то заметки. Джону Ди припомнились сказки, в которых мудрое дитя или герой просит превратить его в муху, чтобы выведать, что замышляют враги. И хотя сам доктор не стал бы просить о подобном, в нынешнем своем состоянии он подумал, что одной только силой воли может претворить свое естество… нет, не в муху, но в мушиный глаз, которому откроется тайное. Незаметно, на миг-другой. Прямо сейчас.

Название сборника литературных курьезов, выпущенного Чарльзом Кэрролом Бомбо в 1867 году: «Колоски с полей литературы, подобранные после жатвы, или Разновсяческие выдержки и отрывки, занимательные, развлекательные и назидательные».
В частности, там есть английская версия "мягких французских булочек" - фраза, содержащая все буквы алфавита:
John P. Brady, give me a black walnut box of quite a small size.

Книга "Локи - кормчий Нагльфара": восстановили запас на Озоне.

А вот две симпатичные идеи, которые меня посетили и теперь кажутся несомненной правдой.
1. Первая книжка Соловьева про Ходжу Насреддина, "Возмутитель спокойствия", построена по образцу евангельской истории: Ходжа Насреддин приезжает в Бухару на ослике, дальше всячески разоблачает торгашей и прочих нехороших людей, набирает себе друзей, затем спасает их, сдавшись сам; дальше его якобы убивают, но он "воскресает", показывается лишь немногим и уходит.
2. Медвежонок Умка назван в честь Малой Медведицы - Ursa Minor.

?
Джон Ди все это знал. И хотя это дело требовало немалых трудов и изнашивало душу, он сидел сейчас, в Праге, за своим столом искусства и старался породить (в глухую полночь, под затененной лампой, под тихое сопение жены и детей, спавших в соседней комнате) такое письмо, которое ангелы согласятся принять. Он чувствовал, как они украдкой выхватывают смыслы из-под пера, точно озорные школяры, что таскают бумаги со стола за спиной учителя. Не было ни малейшей уверенности, что в итоге он получит ответ — тот ответ, который ему так нужен, который поможет спасти его королеву и страну. Если ответ и придет, то не на бумаге, а через отворенное сердце: ангелы вложат его туда, где дух самого Джона Ди, подобно зеркалу, сможет отразить суть ответа и передать его уму и чувствам. Теперь доктор уже знал, что каждый ангельский вестник способен донести послание лишь до границы своих владений. Там он дождется другого, который подхватит весть и понесет дальше; доктору Ди воображалось, как первый читает письмо второму, а второй слушает и запоминает, чтобы передать следующему, — точь-в-точь гонцы, сменяющие друг дружку на подставах. Само собой, передаются не слова, а обрывки вероятностей, клочки настоящих и будущих времен, и ответы, приходящие обратно по ангельской эстафете, могут меняться, пока спускаются из горних эфиров на землю. Ответы всегда правдивы, и ангельские гонцы это знают; но истина, заключенная в таких посланиях, доступна лишь человеку. Она подвижна и переменчива; она несет в себе убежденность без опоры на доказательства; и ее всегда оттеняет некая другая — и противоположная — истина, соблазнительная или пугающая.

В ночь, когда доктор составил свое послание и почувствовал, что его забрали, луна круглилась, еще только приближаясь к полнолунию. Она успела истаять до последней четверти, когда стало понятно, что ответ пришел. Доктор выдержал суточный пост, а когда вновь наступило утро и жена разогнала детей работать по дому и делать уроки, преклонил колени перед складным аналоем, умоляя Бога и ангелов Его сделать так, чтобы в письме не оказалось ничего, что может повредить ему и его бессмертной душе. Уделив молитвам четверть часа, он встал и распечатал послание.

На кладбище святого Орана
Нил Гейман

Когда святой Колумба приплыл на остров Айона,
Вместе с ним приплыл и его друг Оран,
Хотя кое-кто говорит, что святой Оран жил там уже давно, скрывался где-то в тени,
Дожидаясь, пока прибудет святой Колумба,
Но я все-таки думаю, что они приплыли вдвоем, из Ирландии, и были как братья —
Светловолосый отважный Колумба и смуглый Оран.

Имя его звучало точь-в-точь, как odrán — как «выдра».
Он был не такой, как все. Потом на остров Айона приплыли другие
И сказали: построим часовню. Ведь святые строят часовни
Везде, куда приплывут. (Oran: жрец огня или солнца —
Или, быть может, от odhra, что значит «темноволосый»).
Но сколько они ни старались, часовня их рассыпáлась снова и снова.
Колумба спросил у Бога, что же им делать,
И получил ответ в видении или во сне:
Часовне нужен Оран — смерть, что ляжет в ее основанье.

Другие теперь говорят, что святой Оран и Колумба
Спорили о небесах, как любят спорить ирландцы,
И в споре нашли ответ. Но правда давно забыта,
И все, что осталось нам, — это только поступки:
«По плодам их познаете их».
Святой Колумба зарыл Орана живьем в основанье часовни,
И земля сомкнулась над ним.

Три дня спустя они туда возвратились —
Кучка низеньких, толстых монахов с лопатами и кирками —
И прокопали ход к святому Орану, чтобы Колумба
Обнял его, коснулся его лица и смог попрощаться.
Монахи смахнули грязь с его головы,
И веки святого Орана дрогнули и поднялись. Оран усмехнулся святому Колумбе.
Он умер три дня назад, но теперь воскрес.
Он произнес слова, известные мертвым,
Голосом ветра и вод.

Он сказал: добрых, чистых и кротких не ждут небеса.
Он сказал: вечной кары нет, нет ада для нечестивых,
Да и Бог не таков, как вы себе вообразили…
Колумба крикнул: «Молчи!» —
И бросил лопату земли на святого Орана, чтобы спасти монахов от искушенья.
Так его погребли навсегда и назвали то место в честь святого Орана.
Так на острове Айона появилось кладбище,
И на нем хоронили королей Шотландии и Норвегии.

Иные говорят, Оран был друидом, жрецом солнца,
И в добрую землю Айоны его зарыли лишь для того, чтоб не рухнули стены часовни,
Но, как по мне, так это чересчур просто,
Да и святой Колумба тогда предстает не в лучшем свете
(Святой Колумба, кричавший: «Скорее, еще земли! Заткните рот ему грязью,
А не то он нас всех погубит!»). Иные видят в этом убийство:
Один ирландский святой закопал другого.

Но пока не забыто имя святого Орана,
Он, мученик и еретик, держит своими костями камни часовни.
И мы приходим к нему, к королям и принцам,
Что спят на земле Орана, в его часовне,
И это кладбище носит имя Орана,
И он покоится вечно в своем проклятье,
Сказавший простые слова:
Нет никакого ада, чтобы мучить грешных,
И для блаженных нет никакого рая,
И Бог не таков, как вы себе вообразили.

И коль скоро святой Оран воскрес после смерти,
Может быть, он еще продолжал говорить о том, что увидел,
Пока земля Айоны его не сдавила в смертном объятье.
Годы спустя святого Колумбу тоже похоронили на острове Айона.
Но потом его тело извлекли из могилы и перевезли в Даунпатрик,
Где он лежит и поныне вместо со святым Патриком и святой Бригиттой.
Так что на острове Айона есть только один святой — Оран.

Не вздумай искать сокровища в могилах могучих королей
Или архиепископов, что покоятся на кладбище Айоны:
Их охраняет сам святой Оран,
Он встанет из могильной земли, словно тень, словно выдра,
Словно тьма — ибо он больше не видит солнца.
Он коснется тебя, он узнает, каков ты на вкус,
И оставит в тебе слова:
«Бог не таков, как вы себе вообразили. Нет ни ада, ни рая».

И ты повернешься и уйдешь, оставишь его на кладбище, забудешь ужасную тень,
Ты почешешь в затылке, задаваясь вопросом: «Что это было?» —
И запомнишь только одно: он умер, чтобы спасти нас,
А святой Колумба убил его на острове Айона.

Пер. с англ. Анны Блейз, 2015