Сегодня мне посчастливилось стать свидетелем редкой ухохоты.
Пришла кровь сдавать, а на соседнее кресло уселся мужичок лет 40-ка, азиатской внешности. По-русски он говорил плоховато, но понятно.

- Много крови возьмёшь? - Поинтересовался он у медсестры.
- Ведро! - Остроумно пошутила та в ответ.

Что тут началось!

Дядьку кинуло в жар, в панике он начал кричать:

*- Нет! Не делай ничего! Часы у меня дорогие, возьми, только не трогай меня! Золото! Сколько надо? Только не трогай меня!

- Успокойтесь! Всё будет хорошо!

- Бляяя... - продолжал он горевать.
- Не материтесь! Здесь женщины! Вы зачем пришли-то?

- Болеть боюсь!

- Ну вот и надо обследоваться.

- Дай жене позвоню... (пауза) Чёртова баба трубку не берёт.... Бляяяя...*

Наконец он дозвонился и начал перепугано тараторить. Тем временем, сёстры его скрутили и кровь взяли. После дали нашатыря нюхнуть. Мужичок пришёл в себя и уже радостно кокетничал, но тут в кабинет ворвалась врач, что направила его на анализы:

*- Вы что здесь устроили??? Что за детский сад??? Что за паника??? Нам же нужно обследовать Вас! Вам ещё катетер нужно будет ставить!

- Золото! Сколько надо? Только не трогай меня...*

И жалко бедолагу, но смешно невозможно. 😂😂😂

Давайте напишем про своих ❤️

Жила-была Нина

"Пожалуйста, прочтите кто-нибудь! Это не скучно, быстро" — тетрадь с таким комментарием прислали нам в редакцию. На тетрадных листочках — копии старых фотографий и подробный рассказ взрослой женщины о своей семье, об уже умерших маме и папе: "Из жизни одной ячейки".

Такие послания в журналы и газеты часто приходят — люди надеются хоть так увековечить память тех, кто ушел. Вдруг там, в Москве, возьмут и напечатают про маму? Не просто же так она жила, любила, страдала! Ведь был какой-то в этом смысл. Был?

Нина Ермакова родилась в Архангельской области в 30-е годы. Росла как все — отца в 1942-м убило, а она в колхозе с 6 лет. "Наравне со взрослыми возила копны сена,— пишет ее дочь.— На лошади без седла, в длинном платье без трусов — трусов не было... Мама говорила, что все легло не на бабьи, а на детские плечи в войну. Бабы в деревне дрались из-за оставшихся в живых мужиков".

И все-таки у Нины был характер — вырвалась она из голодной деревни в город, устроилась на заводе сварщицей. Правда, и там сытой жизни не видела. Зато могла ходить в магазины, любоваться изобилием: после войны все магазинные полки на севере России почему-то были уставлены банками с крабами и вареньем из лепестков роз.

А еще случилась радость: четыре девушки из комнаты Нины, накопив денег, купили шкурку чернобурой лисы — на воротники для пальто. Аккуратно расчертили эту шкуру, разрезали и бросили жребий, четыре бумажки: "1/3 спинки", "1/3 спинки", "1/3 спинки", "хвост".

Нина одевалась плохо, до самых морозов ходила в прорезиненных туфлях. Холод, болезни, травмы, плохое питание — все закончилось полиартритом. 18-летняя сварщица получила инвалидность и путевку в сочинский санаторий. Там с ней и познакомился геолог из Магадана. "Он был много старше ее. Но ухаживал настолько деликатно, по-мужски, что она не смогла его забыть. Мне кажется, она жалела, что не поехала тогда в Магадан, куда он ее звал". Три недели на море, прогулки под ручку, разговоры "Вам надо учиться, Нина" — вот и вся любовь. На всю жизнь.

Замуж Нина вышла только в 26, когда выучилась на инженера, и все уже записали ее в старые девы. "Я спрашивала у мамы, как она познакомилась с отцом, но она отвечала резко: "Отстань! Прилип твой отец, как банный лист к жопе!"". Жили плохо — нормировщик Леня любил лишь играть на гармошке, декламировать Есенина и пить водку. "Доставалось и маме, и нам с сестрой. Но мама терпеть его буйство долго не могла, кричала: "Девки! Бейте его!" Мы втроем пытались усмирить отца, закатывали его в ковер. До сих пор не могу понять: кто был мой отец? С одной стороны, музыка, стихи, тяга к прекрасному, а с другой — пьяные скандалы, до одержимости". Отец умер, и мама о нем практически не вспоминала. "Всю жизнь до конца своих дней она вспоминала того геолога, говорила о нем больше, чем о моем отце... А полгода назад ее не стало".

И вот ее дочь пишет, торопится рассказать: "Боюсь что-то пропустить или забыть, посвящаю рукопись моей маме". Как и все, кто присылает нам подобные сообщения, женщина уверена, что про эту удивительную судьбу стоит написать статью. А может, даже и книгу. Неужели это не интересно? Неужели жизнь человеческая, как сказано в Библии, лишь пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий? А если и так, то пусть хоть кто-нибудь узнает, что пар этот, вдох и выдох Нины Ермаковой морозным утром в Архангельской области когда-то был.

Он был.

Лежу на пляже. Рядом многодетная семья – мама, папа, дочь-подросток, дочь лет семи и мальчик лет четырёх (примерно).

Мать уже этой жизни преисполнилась, поэтому глушит один бокал холодного шампанского за другим, покрикивая на детей:
– Катя, куда в рот тащишь, ну песок же!
–Ваня, отдай мальчику лопатку, она не твоя!
– Маня, хватит сидеть в телефоне! Мы на море ехали, чтобы ты и здесь в тиктоке сидела?!

Отец семейства, мирно посапывает на лежаке, не обращая внимания на происходящее вокруг. Вот это сноровка у человека!

–Коля, я иду на массаж на полтора часа, слышишь меня, Николай? Смотри за детьми Коля, не спи!
– Со всеми вопросами к отцу, я ушла – обращается мама к детям.

Мужчина открывает один глаз, и сонно озирается.
–Купаться, купаться папа, – завел младший.
– Пап! Отгадывай загадку: что делал слон, когда пришёл Наполеон? – требует ответа младшая дочь.
– Па, дай денег, я возьму сап. Не хочу сидеть с мелкими. –заныла старшая.

Мужчина, тяжело вздыхая, открывает банку пива.
–Мороженое, купи мороженое!
–Так что делал слон, папа?
– Может на катамаране покатаемся? Только чур, я педали крутить не буду.

Хрясь! Песок прилетел достопочтенному отцу семейства в глаз. Мальчик, весело хохоча, побежал по пляжу.
– Иди лови его, – велел отец старшей, потирая глаз.
– Так что делал слон, когда пришёл Наполеон? – продолжает допрос младшая (будущий сотрудник СК, я вас уверяю).
– Спал слон! – взорвался отец. –И папа тоже будет отдыхать, а вы сидите тихо как мышки, а то домой поедем!

Взял полотенце, отошёл на десять метров, и устроился на другом лежаке. На вопросительный взгляд женщины, изрёк:
– Если что – это не мои дети.

И благополучно задремал.
Мужик, ты отец года, я считаю!

Ох, вы тут насочиняяяли. Соседи, коты... я даже не возьмусь обобщать. Если бы рискнула показать сии рифмы поэтам, боюсь, была бы бита палками.🙈

Вижу многим хочется креативить и фантазировать. Давайте попробуем растяжечки на развитие творческих способностей, а?

Вам, конечно, любопытно, как я умудрилась так разболеться? Мне тоже интересно, но у меня есть версия!

В прошлый четверг ездила в Подмосковье на заседание жюри по присуждению литературных премий. Погода стояла волшебная - последняя возможность прогуляться в летней одежде.

Добиралась туда и обратно на экспрессе - практически в одиночестве. День провела в компании талантливых писателей и поэтов. Все были бодры, веселы, энергично трепали чужие тексты.

В ночь с четверга на пятницу меня начало колбасить от высокой температуры. И с чего бы это?

Одна надежда, что кто-то из творцов заразил меня вирусом гениальности! Сейчас, как внедрится она в меня, и ... Ждите! 👌

❤

Невинные дамские шалости

С трудом выбрала историю от Принцессы Хреновой, чтобы репостнуть. Металась между "ржать до слёз" и "рыдать от щемящих чувств". Выбрала - порыдать, а то чё я одна сижу сейчас рыдаю...

Продолжение истории про Веру Андреевну здесь

В поликлинике Веру Андреевну не любили. А за что её любить, прости Господи? За скверный характер, да поганый язык?

Терапевт Антонина Ильинична закатывала глаза куда-то под белый чепчик и вспоминала дыхательные практики, когда эта вредная старушенция врывалась в кабинет, как внезапный сквозняк под короткую юбку юной прелестницы.

«Вера Андреевна, ну какая госпитализация, - заламывала руки врач, глядя на здоровый румянец и безупречные анализы пациентки. - Вам хоть сейчас на танцы».

«Ты меня ещё на завод кирпичи таскать отправь, - парировала бабуля, небрежно смахивая со лба слегка подсиненную чёлку. Открывался взгляд холодных голубых ещё глаз: пристальный, пронзительный, уничижающий. — Я, дорогая, ветеран труда! Тридцать пять лет в школе отпахала. От звонка до звонка у доски. С указкой и ручкой. Из меня, знаешь, сколько поколений крови выпило»?

«Из тебя выпьешь, как же, - бурчала под нос Антонина Ильинична, выписывая направление в стационар на обследование — спорить с вредной бабкой было бесполезно.

На следующий день скорая, вызванная Верой Андреевной все из той же вредности, с мигалками доставила её в городскую клиническую.

«Сколько лет, сколько зим, Верочка Андреевна, - расплылась в ехидной улыбке дежурная медсестра. - Полгода не виделись! Что на этот раз? Мигрень? Гангрена»?

«Сама ты гангрена, Сима, - язвительно улыбнулась пенсионерка. - Я — ветеран, мне положено. Или ты что против имеешь»?

«Супротив вас, Вера Андреевна, даже с маузером в руках не пойду», - медсестра примиряюще приняла у пациентки сумку, зонтик, шляпу и плащ.

«То-то», - удовлетворено кивнула бабуля и поспешила на третий этаж, в палату с видом на больничный сад, в которой она вот уже лет 15 в гордом одиночестве лежала каждые полгода, чем доводила до исступления абсолютно весь персонал клинички от врачей до санитарок. Перепадало даже завхозу, который, узнав о постоянной клиентке, поспешил укрыться в каморке со сливовой настойкой — для успокоения души и тахикардии.

«А это ещё кто», — Вера Андреевна властно распахнула дверь в палату. Взгляд её, острый, точно шило, остановился на худенькой и бледной молодой женщине. Та сидела на постели, подтянув острые коленки к груди и приветливо улыбалась.

«Я Маша. Здравствуйте», - пролепетала она и отчего-то тяжело задышала.

«Маша, Маша, три рубля и наша, - огрызнулась ветеран труда. - Мне соседки не нужны. Не хватало еще инфекцию какую подцепить».

«Она не заразная, - поспешила заверить чопорную бабулю Сима. - Вера Андреевна, в больнице мест нет. Одну только ночь потерпите. Завтра её уже здесь не будет. Всё чин-чинарем сделаю. И постельное новое, и питание, как у платников. Ну»?

Старуха недовольно вздохнула и поставила сумочку на центр единственной в палате тумбочки: Машины лекарства и пакет с яблоками кувыркнулись на желтый бетонный пол с замытым линолеумом. Женщина подняла глаза:

«Зачем вы так»?

Вера Андреевна ничего не ответила и демонстративно отвернулась к окну.

А вечером звенящую тишину нарушило громкое и счастливое «Мамочка!». В палату влетела не то девочка, не то одуванчик с пышными хвостами на белокурой и кудрявой макушке, веснушками на носу и огромными, точно весь этот мир, зелёными глазами. Следом зашел мужчина. Подтянутый, собранный, грустный.

«Мам, мам! Я кошелёк из бумаги научилась делать! И лягушку», - затараторил одуванчик, обнимая Машу за шею.
«Умница моя», - она поцеловала дочку в лоб.

Вера Андреевна недовольно цыкнула.

«Папа обещал поехать в горы. Помнишь, как в прошлом году? Мы и Бурана возьмем. Он большой уже пес. Через неделю, мам. Ты с нами?

Ветеран труда метнула взглядом молнии через левое плечо.

«Бабушка говорит, тебя скоро выпишут. Ура, мам? Наконец-то ты увидишь наш ремонт! Мы с папой, дедушкой и дядей Ваней полгода его делали, представляешь, мам»?

Пенсионерка навострила уши.

Маша улыбалась и гладила девочку по щеке. Из глаз её катились слёзы. Крупные и горькие.

«Мам, ты не плачь. Все будет хорошо. Я Боженьке помолилась, как бабушка велела».

Мужчина обнял жену, девочку. Накрыл их собой, пытаясь защитить от чего-то неведомого и страшного.

Скучно, девицы! Как там арбузы? Для коктейлей готовы? ?