Вашана извилиста, своенравна и очаровательно неказиста. Небольшие, но быстрые течения, частые пороги, острые камыши и поваленные деревья, превратившиеся в коряги.

Упав в объятия реки и не почувствовав дна, на долю секунды задумался о смерти, но река вытолкнула меня на поверхность. Я лишь наглотался воды и, кажется, смыл с себя десяток грехов, чтобы после подобрать их снова. Тонуть мне не понравилось.

Можно сказать, отделался малой кровью, порезав ногу. Неумело размахивал веслами, лавировал между коряг и лезвий-камышей, изредка осмеливаясь и набирая скорость. На мое судно приземлялись стрекозы удивительного лазурного цвета, а из нор у берега за мной наблюдали неизвестные животные. Может ондатры, а может, выдры. У камышей копошились раки, отыскивая добычу.

Среди деревьев проглядывали брошенные людьми палатки, покосившиеся деревянные шалаши и странные-странные постройки, точно сошедшие со страниц приключенческих романов Жюля Верна.
Используют ли их сейчас? Или же их принесли в жертву Времени?

На мелководье водят хороводы маленькие безобидные рыбешки, их танцу подпевают птицы и легкий ветер. Дно моего судна царапают острые камни.

Тело предательски затекло, но двигаться страшно, особенно когда толком не умеешь плавать и испытываешь необъяснимый ужас перед открытым пространством.

Вот она - моя глупая детская драка с рекой. Драка, которую затеял я сам. Тем не менее я победил, когда ступил на берег. Ведь если человек на берегу - победа над рекой одержана. Малой кровью и болью тела.

Веселый Роджер смеется моей удаче, напоминая, что эта сука не всегда будет на моей стороне.

Тридцать семь градусов в тени. Сорок градусов на солнце.
Удушающая жара. Закрытая на ремонт железнодорожная станция. Запах краски. Музыка ремонта.
Сквозь морщины асфальта пробивается жадная до жизни трава.

Казачий отряд из вчерашних подростков расквартирован на скамейках.
Казачий отряд переговаривается, смеется, пьет и ест в томительном ожидании поезда.
Светлоликие юноши, очаровательные молодые мертвецы, среди которых затерялась румяная девчонка.

Румяная девчонка с короткой стрижкой сдержанно улыбается.
Слушает музыку. Слушает друзей.
Ее берцы начищены до блеска, как и бляха на кожаном солдатском ремне.
Ее расстегнутый китель выглажен и отпарен, украшен шевронами.
Спутанные русые волосы. Бесконечно живая, красивая.
Алые губы. Нежные руки.
Еще вчера она играла в куклы. Шила для них наряды. Надевала на них туфли.

Потом дисциплина. Казарма. Тренировки. Ранний подъем. Холодный душ. Рукопашный бой. Бег по пересеченной местности. Грязь. Глина. Полигон. Взрыв учебной гранаты, фонтан песка. Стрельба. Стрельба.

Белоснежные руки исцарапаны. Но теперь сильны.

Уже завтра она получит холодный автомат, снимет его с предохранителя, нажмет на курок.
Дрогнет аккуратная грудь. На кителе выступит пот.

Милая девчонка станет автоматом. Смертельным оружием, стреляющим в лица врагов, завистников, вчерашних друзей, меня.

Но это будет завтра.
Сейчас девчонка смеется, слушает музыку, слушает друзей, вытирает пот с лица.

Раскаленный поезд подъезжает, распарывая июльский полдень.
Тридцать семь градусов в тени. Сорок градусов на солнце.

Москва встретила прохладным утром, отрядом солдат, рамками металлоискателей и первой потерей. Реп-очки остались в купе, видимо, чтобы продолжить свое великое реп-путешествие и завершить его где-то в темных закоулках прокуренного депо.

Кто-то называет Москву матерью, для меня же это мачеха или любовница отца. Такая же красивая, авантюрная, наглая, а еще на нее уходят все деньги. Она цветет, надевая лучшие наряды, и пахнет ярким французским парфюмом, пока я задыхаюсь в пригородных электричках и редких городских автобусах.

Попадая в столицу, автоматически попадаю в прошлое - все из-за часовых поясов. Дома сейчас семь утра, а здесь всего лишь шесть. И пока там спешат на работу, я с огромным рюкзаком стою у терминала московского фастфуда и, пробиваясь сквозь мегабайты рекламы, заказываю себе бургер.

Путешествие легитимизирует вредную еду. Только в пути можно с чистой совестью истреблять доширак, запивая его быстрорастворимым кофе. Только в пути можно найти пристанище в бессонном фастфуде или полуночной забегаловке где-то у вокзала.

"Бургер Кинг" оккупировали шумные и неприятные подростки, истребляющие еду с небрежным энтузиазмом космических захватчиков. Их звенящему гомону вторит зацикленная петлей незамысловатая музыка.

Прозаичная судьба творца - стараешься, пишешь музыку, выкладываешь на стриминги, а вместо чартов попадаешь в сети "Бургер Кинга". Удивительно и то, что при иных обстоятельствах на месте этого парня в колонках фастфуда мог бы быть заперт условный Эд Ширан.

С билбордов улыбаются солдаты, приглашая на войну так, будто это забава вроде "Гонки героев", а не смертельная игра на выживание. Рядом с ними старший лейтенант Дукалис, рассказывает о преимуществах банкротства, а следом девушка с белоснежной улыбкой предлагает неприлично дорогую клетку в приличном спальном районе.

Час ожидания, давка в лабиринтах метрополитена, автобус до Тульской области.

Москва провожает меня жарким полднем и отрядом солдат, которых я больше никогда не увижу.

О чем я думаю на вечерней пробежке
Как выбрать кроссовки или спортивный эскапизм

Погружаясь в бег, казалось бы, простую спортивную дисциплину, невольно падаешь в кроличью нору, еще одну вселенную со своими героями, дискуссиями и особенностями. Сотня статей и книг, документальные фильмы и короткие видео.

Из всех моих знакомых редкое удовольствие от бега получает только Даша. В легкой атлетике она со школы. Те вершины, которые давались ей, для меня были непостижимы, а где-то и вовсе недоступны. А еще она разбирается в кроссовках, в которых тонкостей не меньше, чем в виниловом проигрывателе.

Подошва кроссовок должна немного пружинить. Для бега по асфальту подойдут кроссовки с мягкой подошвой. Такая подошва снизит ударную нагрузку на колени. Для бега по стадиону мягкость подошвы не столь важна, тем не менее, бега в кедах стоит все же избегать.

На излете седьмого круга, когда поставленный результат еще не достигнут (цифры в приложении предательски замирают на трех километрах и никак не хотят двигаться дальше), наступает легкое отчаяние и в голову лезут назойливые вопросы. Зачем все это? В моменте хочется остановиться и, выпив воды, сойти с дорожки, пойти прямиком к выходу. Но я все так же бегу, слушаю музыку и конструирую миры. Называю это беговым эскапизмом.

Запятник кроссовок должен быть жестким – это помогает зафиксировать ногу и избежать травм. Материал кроссовок также играет роль, но здесь на первый план выходят личные предпочтения.

С каждым кругом результат все ближе, а уход от реальности ощущается все ярче. Представляю, что будет, когда в мае на общем забеге без особых проблем (но скорее всего с ними) преодолею пять километров. Представляю, что осмелюсь написать роман. Представляю себя в самых разных ситуациях и ролях.

Кроссовки с легкой сеткой идеальны для бега в жару, но не столь долговечны. О тренировках под дождем в этом случае стоит забыть. Более плотная сетка может показаться универсальной, однако бегать в них по расплавленному солнцем асфальту чертовски некомфортно.

Круг за кругом. Реальность за реальностью. В воздухе разлит запах цветущей сирени. Вдох. Выдох. Футбольный мяч летает по полю. Разбитые колени на баскетбольной площадке. Спящие коты под волейбольной сеткой.
Когда счетчик приложения нехотя тормозит на пяти километрах - пью воду, возвращаюсь в настоящее, выхожу в город, где все находится во власти хаоса, случайных встреч и совпадений, которые и конструируют реальность.

А мне остается лишь выбрать кроссовки и переключить трек.

▶️ Саундтрек пробежки - lil jeep

О чем я думаю на вечерней пробежке
Бег

Мне нравится спокойный, размеренный бег. Три раза в неделю, вечером после работы меня можно встретить на стадионе, где я делаю разминку, включаю музыку и бегу по прорезиненной дорожке. Один круг – 500 метров. В спокойном темпе я пробегаю пять километров, однако если брать паузы и переходить на пеший шаг, то, кажется, меня хватит на все семь. Но уж точно не больше.

Бегая под музыку, чувствую себя героем фильма или клипа. А еще чувствую себя живым. Бег помогает вырваться из рутины дней.

Где-то на шестом круге дыхание начинает сбиваться. Отвлекаюсь от этого, наблюдая за тренировками футболистов или игрой подростков в баскетбол. Раньше такого не было. По крайней мере, в поселке, где я провел свое детство. Наше футбольное поле – тупиковая улица. Наши ворота – крепкий деревянный забор или покрышки, намертво вкопанные в землю. Мы неумело, жестко играли в футбол, разбивали окна старых домов и, срываясь на бег, исчезали в пыльных закоулках. Мы сбегали из школы через открытое окно первого этажа или пожарный выход. В средних классах, когда сломанный дверной замок упал на горячий асфальт, а дверь спящего ларька со скрипом отворилась, мы стремглав скрылись с места преступления, ничего не украв, но изрядно испугавшись.

Во время пробежки я сосредоточен. Ничего кроме стадиона. Ничего кроме музыки. И мыслей. Например, идея для этого текста пришла ко мне именно во время тренировки. Уже позже я узнал, что бег с литературой уже совмещал Харуки Мураками - в одном из своих сборников, который, к слову, я не читал.

Снова возвращаясь в школьные годы, вспоминаю, как ненавидел физкультуру - во многом за соревновательный элемент. За твоим спринтом, прыжком, отжиманием наблюдает весь класс. Наблюдает даже та самая девчонка. На что ты способен? Второй в лиге аутсайдеров. С рюкзаком за спиной я всегда избегал массовых соревнований.

Но на прорезиненной дорожке стадиона мой главный соперник смотрит на меня через фронтальную камеру телефона.

В армии бег был ежедневной практикой - наказанием здоровым образом жизни. Каждое утро начиналось с зарядки под заурядную попсу – Егор Крид пел о девушке, а солдаты исчезали в предрассветном мареве или зимней стуже.

Бег дисциплинирует.
Узнав, что я возобновил пробежки, родители поинтересовались, все ли у меня в порядке. Так вышло, что занятие бегом всегда соседствовало с личным кризисом. Все ли у меня в порядке, спрашиваю я у себя на излете четвертого километра? От кого я бегу на этот раз?

Футбольная тренировка заканчивается. Лучи весеннего солнца ласкают побитый баскетбольный мяч. Стадион засыпает. Накидываю капюшон и, переключив песню, возвращаюсь в город.

▶️ Саундтрек пробежки - We gonna get it

Нет ничего смешнее Человека
В его попытках
Воссоздать восторг,
Пропавший в детстве,
Нет ничего лучше Человека
В этих попытках

Выхватил эти строчки из скромной книжки «Бонда с кнопкой», а после под сенью меланхоличных лучей пластмассового солнца выпил. Красный вермут. Кажется, тоник. Долька апельсина сверху. И мои попытки воссоздать, сконструировать заново определённые моменты и ощущения из прошлого.

Например, чувство, когда ты приходишь домой после школы, закидываешь рюкзак куда подальше и садишься напротив телевизора, где тебя уже ждут Человек-паук, радиоактивные люди или молодой харизматичный Брюс Уиллис, в очередной раз спасающий небоскреб от террористов, а Землю – от астероидов.

Сегодня радиоактивные люди морально устарели, Человек-паук порядком утомился, а все реплики старины Уиллиса выучены и вычурны. Да, небоскреб будет освобожден, а Земля спасена, но то чувство, ощущение кануло в Лету. В самую глубокую реку.

Возвращаюсь в недра секретных марсианских лабораторий, в которых держал боевой пост на излете начальной школы. Спасая растерянных ученых от легиона демонов, я жертвовал уроками, сложением, вычитанием, прописями, черновиками и чистовиками. Пытаясь спасти Марс сейчас, я теряюсь в полигональных лабиринтах военных баз и слышу лишь выстрел дробовика. Выстрел вхолостую.

Скучаю по чувству влюблённости. То, что раньше было яркой искрой, перерастающей в неконтролируемый пожар - сегодня настоящая работа. В том числе над самим собой.

Чувство детского восторга безвозвратно утрачено. Вместо него есть лишь лёгкое, эфемерное ощущение прошлой жизни. Которой уже, кажется, никогда и не было.

Но изредка, когда смешные попытки оставлены, это чувство пробивает брешь суровой реальности, выныривает из самой глубокой реки. И тогда Брюс Уиллис, кажется, снова молод, а выстрел дробовика пробивает полигональные стены лабораторий. Небоскреб спасен. Земля может спать спокойно, а на Марсе классно. Разгорается пожар.

С четверга на пятницу

мне приснилось поле. Сонное туманное поле. Я чувствовал холодный воздух, сжимающий легкие, и терпкий аромат полыни. Я слышал вороний грай, которому вторил хор сверчков. Среди поля вырос деревянный домик, похожий на сказочную избушку. Тонкая ниточка дыма из трубы избушки растворялась в предрассветной весенней дымке.

В печи избушки дотлевали поленья. Кажется, березовые. Пахло ладаном и дровами. В красном углу комнаты на полочке стояло несколько икон. На лике Христа трещинами проступали морщины. На подоконнике, рядом с увядающими полевыми цветами, сквозь помехи что-то нехотя бормотал радиоприемник. Кажется, пел Найк Борзов.

«...несусь навстречу ветрам. К несбывшейся мечте. И снам...»

Мои ноги затекли. Каждый шаг отзывался протяжным воем деревянных половиц, напоминая мне о доме бабушки, где их предательский скрип пробуждал детскую задремавшую совесть, не давая мне набить карманы конфетами.

На столе чайник, покрытый черно-коричневой копотью, возвышался над раскрытой книгой и распотрошенной пачкой сигарет. Закурил. Едкий дым обжег горло, сжал легкие, окутал комнату, гвоздями вонзился в потолок. Головокружение. Акварельные страницы книги разрезали на лоскуты белоснежные птицы, подлетающие к деревне.

Эфемерное пространство избушки менялось. На бревенчатых стенах появлялись календари разных лет, детские рисунки, плакаты, вычурные ковры. Не менялись лишь песня из радиоприемника, запах сигарет и ладана. Прежним оставался и светлый лик Христа.

«...над лесом, рекой. Потерян навсегда. Покой...»

Тонким лучиком солнце постучалось в окно избушки. Природа просыпалась. Вороний грай умолк. Остались лишь тишина и песня из радиоприемника. Гуси-лебеди кружили над деревней, выискивая мальчонку. Из-за горизонта, точно ангел, возникла птица. Я смотрел в окно, наблюдая за приближением железной птицы. Она со стрекотом рассекала туман, рассекала холодный воздух. Механический ангел мщения, разбив окно, влетел в дом. Вспышка.

Гуси-лебеди уносили мальчика в неизвестность междумирия. Тело мое расцвело бархатным кроваво-красным бутоном. Лик Христа, укрытый толстым слоем пыли, точно одеялом, безмолвно смотрел в обуглившуюся пустоту. Песня продолжалась.

«...несусь навстречу ветрам. И создал этот мир. Я сам»

Почему я краснею при тебе?
И пусть так будет всегда

Пасмурный полдень. Неприготовленный завтрак. Тесный лифт. С шестого на первый. Изморозь.

Ветер подул ей вслед, слегка растрепав волосы. Ее руки стали холоднее. Остались считаные секунды. На прощание сказал ей самое важное, но, кажется, сказал невразумительно, неразборчиво и слишком поздно. Дверь автомобиля захлопнулась.

Пустой лифт. Лестница с первого на шестой. Недопитый чай. Измеряя шагами комнату, смотрел, как нарисованный автомобиль, плавно двигаясь по нарисованным улицам, раскидывает нас по нарисованным городам. Ее провожает ветер. Ее провожают птицы.

Улица Кирова. Стеклянная башня торгового центра. Продрогший сквер. Школа. Круглосуточная аптека. Плененная холодным воздухом пустая остановка.

Память избирательна. По своему усмотрению она стирает одни события и оставляет другие. Возможно, скоро я забуду ее любимый фильм, осенний запах ее волос, звонкий смех, выразительный взгляд и многословное молчание. Скоро и она забудет обо мне.
Ее жизнь изменится. Возможно, она переберется в другой город, сменит работу, стиль одежды и привычки. Она покорит горную вершину, прыгнет с парашютом, увидит ярко-синий Байкал, дотянется до своей мечты. В этом я почему-то не сомневаюсь.

Стромиловское шоссе. Часовня. Шиномонтаж. Заправка. Дорожные знаки. Дорожные знаки. Кенотаф. Линии электропередач расчерчивают серое ноябрьское небо.

Текст – один из способов сохранить прошлое, как-то зафиксировать его и, может, отпустить, а может, вернуться туда и вспомнить… Момент знакомства – долгие прогулки по улицам простуженного города – спонтанный поцелуй у подъезда – плейлист с музыкой – утренний сеанс – попытка приготовить пасту.
Когда-нибудь я напишу, как приготовить пасту и не облажаться. Но не в этот раз. В этот раз я облажался.

Фрунзенский мост. Волга подмерзла и покрылась тонкой коркой льда. Вдали виднеется шпиль железнодорожного вокзала. От густого дыма заводов задыхаются облака.

Прошлое прошло, будущее еще не наступило. Остается только настоящее. Скорее всего, мы больше никогда не увидимся. Наверное, я не узнаю ее в трамвае, а она не узнает меня в очереди магазина. А может, все будет ровно наоборот. Узнав меня, она, как и прежде, выразительно промолчит, скромно улыбнется, а я расскажу ей очередную историю и покраснею.

Нарисованная машина, минуя схемы улиц, припарковалась у нарисованного подъезда.

Она вернулась домой. Вернулась к себе. В ее комнате тепло, уютно, спокойно. Пусть так будет всегда.

Почему я краснею при тебе?
На утреннем сеансе
На последнем ряду кинотеатра, пока Оппенгеймер изобретал ядерное оружие, я смотрел на нее. Она интереснее любой книги, любого фильма и любой войны. Ее руки пахнут апельсином, а волосы - осенью. Кажется, я романтизирую мир вокруг и смотрю на него точно через объектив камеры, превращая жизнь в киноленту.

Незавершенная мелодрама.
Ей нравятся фильмы Нолана и Финчера, французские комедии с Жаном Рено. Когда она говорит о кино, ее глаза горят, а время теряет значение и смысл. Мы говорим о диегетической музыке, о фикусе «Леона» и о том, как залечь на дно в Брюгге. Мы рассказываем, что покажем друг другу, как только появится возможность. Она выбирает «Пришельцев», я выбираю «Клерков». Она засыпает после полуночи, а я - ближе к утру, чтобы проснуться через несколько часов, включить музыку, сделать завтрак, смотреть на одинокий сонный двор и считать часы до следующей встречи.

Оборванная трагикомедия.
Каждая встреча – бесконечный дождливый день. Я ищу ее в стеклянном лабиринте торгового центра, слушаю ее голосовые сообщения и все так же волнуюсь, все так же краснею. Где-то в рюкзаке, среди апельсинов, тает шоколадка, но об этом я узнаю позже. Где-то в рюкзаке лежит стихотворение. Наивное и, может, нелепое. Его я так и не осмелюсь отдать.

Притча.
Любовь неизбежней войны, но сильнее ли? Я держу ее за руку, мечтая, чтобы фильм не заканчивался. Чтобы ядерное оружие так и осталось на бумаге, в схемах и чертежах. Чтобы Оппенгеймер зашел в тупик, стал жертвой собственного эго, системы, бюрократии. Но время необратимо.
Взрыв уничтожает красоту науки, изящность математических формул и последнюю возможность гуманизма. Взрыв отражается в ее чистом взгляде. Она смотрит на меня и улыбается.
Осенняя моя любовь.

Почему я краснею при тебе?
Как составить плейлист

Первая песня должна быть неожиданной, но узнаваемой. Первая песня задает тональность. Первая песня – начало разговора.

Прости меня, моя любовь.
Да, с этого и начнется мой плейлист. Наверное, это наивно, и, возможно, она даже не послушает его, но сейчас я уверен в обратном. Возможно, она включит его, возвращаясь пасмурным вечером с работы. Или по пути на тренировку. А может, на кухне, готовя себе ужин или завтрак.

Я заморачиваюсь с плейлистами с тех пор, как провел несколько месяцев на радио. Для меня это что-то личное, не просто набор песен, а своеобразный способ донести до человека какую-то мысль или рассказать через них историю. Личную, вымышленную, музыкальную. Что я хочу сказать ей сейчас?
Можно я с тобой?

Вторая песня должна приятно удивлять. Это то, что, возможно, я бы включил, валяясь с ней на диване, под фильмы Кевина Смита. Или сидя на одиноком пляже. Она выразительно молчит, ее глаза, улыбка красноречивей любой фразы. Это обезоруживает, делает любые слова бессмысленными. Вспоминая об этом, чувствую хрупкость отношений. Кажется, я ее совсем не знаю, но начинаю понимать, что она любит.
Апельсиновый сок.

А дальше идут песни, тематически или музыкально раскрывающие общую задумку. Они могут быть неизвестны широкому слушателю или же, наоборот, быть неприлично популярными, но главное - сохранить баланс. Между глянцевым мейнстримом и андерграундом. Это то, что я включил бы ей в самолете или в поезде. Мы бы молча смотрели бы в окна, растворяясь в моменте, исчезая в диапазоне от 80 до 140 bpm.

И последний трек, завершающий, пожалуй, самый важный, он и раскрывает главную идею. Это та песня, которую я бы отправил ей на ночь. Или та песня, которая успокоила бы ее, когда ей станет грустно.
Что я хочу сказать этим плейлистом? Наверное, то, что никак не могу произнести вслух.
Прости меня, моя любовь.

Октябрь за запотевшим окном автобуса разлетелся на тысячи зеркальных осколков. С каждой минутой я все дальше от нее.
Расстояние разрывает нас.
Время разрывает меня.