Если взрослый человек, как вам кажется, ведет себя неразумно, незрело, по-детски. Не спешите его обвинять в инфантилизме. Особенно если этот человек - вы.

Прежде стоит повнимательнее присмотреться к тому, какая потребность стоит за таким поведением. И как правило, это потребность в том, чтобы о нас позаботились, как заботятся взрослые о ребенке. Если это какие-то разовые ситуации, то это более чем естественно, в каком бы возрасте человек не был, у каждого могут быть трудные дни и состояния. Но если это похоже на паттерн, то моя гипотеза такова - скорее всего в детстве пришлось слишком рано повзрослеть и в достаточной мере не были пройдены важные этапы, где ребенок не получал необходимое именно для него в тот момент, чтобы дальше прорастало основание для сепарации и самостоятельного ответственного движения в большой мир.

И тогда этот незавершенный гештальт будет прорываться из опыта, требуя утоления во всех близких (и не только) отношениях, там где психика посчитает это потенциально возможным. Но каждый раз упираясь в то, что никто не может стать идеальным родителем, и даже если на каком-то этапе будучи ослеплен идеализацией и будет стараться таковым стать для нас, рано или поздно с этой задачей не справится, потому что идеальных родителей не существует и потому что вообще-то шел навстречу со своей неутоленной, комплиментарной тоской по безусловной любви. Это то, что Лакан и описывал как «дар того, что у меня нет, тому, кто этого не просит».

Сценариев детства, где эти дефициты возникают и дальше часто только множатся и усложняют прохождение последующих кризисов - не сосчитать. Потому что в каждом возрасте у ребенка свои потребности и вызовы, потому что генетика и характерология каждого человека разная, а значит и степень возможной несостыковки того, что нужно конкретному ребенку и то, что могут дать конкретные родители, тоже разная. Общее будет лишь то, что чем раньше эти дефициты возникали, тем сложнее на них выходить, особенно если это происходило в довербальный период. Поэтому часто и слов нет, чтобы описать свои переживания.

В психотерапии мы сталкиваемся с этим через внутренние конфликты человека, о которых он рассказывает, и в том как они разыгрываются в терапевтических отношениях. И вот задача терапевта здесь тогда замечать это и когнитивно, и в контрпереносе, и уметь мыслить многослойно: как то, что было когда-то, теперь через проекции реализуется в жизни и разворачивается прямо здесь на сессиях. И тогда если, одновременно, легализовать и детский опыт (и даже иногда его трансформировать благодаря воображению и творческому подходу), и расширять по возможности взрослую позицию, поддерживая целостность человека, что-то им со временем станет яснее осознаваться, что-то будет проживаться бессознательно в терапевтических отношениях, а что-то начнёт оживать в увлечениях, творчестве, любви и дружбе.

А в терапии человек учится не обвинять и не преследовать себя (и других), но брать ответственность за свою жизнь на себя, учитывая всю эту многослойную реальность. Где-то больше прояснять происходящее и только тогда делать выбор, где-то ставить цели и последовательно прилагать усилия для их достижения, где-то договариваться и просить о помощи, а в чем-то принимать свои ограничения и продолжать осваивать себя, эмоционально, психологически, экзистенциально на пути к себе настоящему, сложному, многогранному, спонтанному. И вместе с тем признавать необъятность, непознаваемость, неопределенность в полной мере, ни себя, ни других, ни мира. И возможно именно в этой парадоксальности бытия и есть та неуловимая красота, которая неподвластна ни времени, ни сознательному усилию, но которая живет в поэзии, литературе, музыке. И счастливом детстве.

«Пейзаж мыслит себя во мне, а я его сознание» Поль Сезан

В терапию в подавляющем большинстве приходят, чтобы перестать страдать. И это, конечно, важно, помочь человеку утолить свои мучения и научиться справляться с трудными состояниями. Но терапия способна дать человеку больше, гораздо больше, она предлагает возможность, со временем, увидеть себя и жизнь глубже, шире, объемнее чем текущие трудности. Потому что развивает присутствие и самосознание, по сути помогая переоткрывать в себе и отношениях человеческое, а не функциональное; экзистенциальное, а не только интеллектуальное. Хотя начинает с эмоционального, телесного и когнитивного.

Способность быть в том что есть, свидетельствовать и критически осмыслять свои состояния и жизнь вокруг, переставая автоматически разыгрывать с другими прошлый опыт, всё больше открываясь новому опыту, творчеству и любви. Вот что получаешь, шаг за шагом, в терапии. Возможность восхищаться и грустить, искренне смеяться и плакать, жить из сердца, признавая всю хрупкость, уязвимость и красоту жизни. А не превращаться в функцию стремления всегда быть на коне или под копытом стыда, бесконечно обслуживая травмы и ожидания других.

Конечно, терапия не панацея от всех бед. Это всего лишь (ну конечно не всего лишь, а охренеть какая мощная) практика обнаружения себя чувствующего и мыслящего, но уже не слепо бегающего от своей тени. Себя деятельного и этичного, даже если это невыгодно. Себя внимательного и размышляющего, а не постоянно блуждающего кругами в чужих сценариях. Себя затронутого и затрагивающего, а не удобного или подавляющего. Себя сомневающегося, неидеального и разного. В общем себя как Человека, а не жертву, преследователя или спасителя.

Для этого так и важен в терапии рядом Другой - живой и неидеальный, хотя и подготовленный, но не функция, об которую (или в которую) приходишь думать, злиться и плакать. Но Другой, с кем можно разделить горести и радости, из кого ждешь многого и в ком не сразу получается разглядеть тех, с кем не удалось встретиться по-настоящему, по-человечески. Может наконец получится?

Другой, кто умеет сопереживать и мыслить многослойно. Чьё присутствие и устойчивость, эмпатия и ментализация, вместе, а не по отдельности, наиболее целительны и создают надежный фундамент для движения. Другой, кто за это ещё и деньги берет, и не малые, но всё равно не стремится тебе потакать и угождать. И даже если это сразу неочевидно - всегда на твоей стороне. Ну или идет в супервизию, чтобы понять почему так не получается.

Другой, кто сможет сказать то, что мало кто говорит. Но чаще будет вдумчиво, скрупулезно и порой даже кажется до тошноты въедливо, интересоваться, стараясь услышать и понять, твою, именно твою правду. Всё равно окажется бессилен всё понять и объяснить, но это и необязательно. Потому что эти, прежде всего человеческие, хоть и особые, терапевтические, отношения, где сознания обоих будут прорастать друг в друга Встречей бессознательного, и станут живой тропой из неизведанного в неопределенность. И если удастся в этом путешествии удержаться, не пытаясь выскакивать каждый раз когда кажется, что уже всё отчаянно плохо или, наоборот, слишком хорошо, то, жизнь со временем заиграет новыми красками и будет восприниматься не только как ремесло, но и как искусство.

«Вы не нуждаетесь во мне. Вы нуждаетесь в опыте, который можете пережить вместе со мной; я могу помочь вам обработать этот опыт, и вы сможете построить (а не усвоить) наследие этого опыта в моем присутствии, а потом и в моё отсутствие»

Джеймс Гротштейн

Позавчера ходил на Рахманинова в московскую консерваторию в исполнении симфонического оркестра "Русская филармония» и Филиппом Колпачевским за фортепияно. Сижу, слушаю начало 3-го концерта и мелькает мысль: ну уже столько раз его слушал и в записи, и в живом исполнении, вряд ли меня так проймёт как в первый раз. Проходит несколько минут и я замечаю как слезы начинают подкатывать к глазам, какое-то время стоят в них и потом, не переставая, катятся по лицу.

Дальше было исполнение Второго концерта (он посвящен, кстати, врачу гипнотерапевту Николаю Далю, который помог Рахманинову справиться с депрессией после провала первой симфонии), концерт очень красивый, но обычно он меня не так трогает как Третий, но похоже «эмоциональные поры» уже открылись и я в это раз по-другому слушал и воспринимал его. В заключение была «Рапсодия на тему Паганини», исполнение которой привело меня вообще в какое-то состояние смеси восторга, удивления и полнейшей измочаленности от интенсивности и диапазона переживаний.

Не знаю, есть ли еще такие композиторы как Рахманинов, кому удавалось бы создавать такую органичную смесь лиричности и драматичности, мягкой мелодичности и рубленой ритмики, проникновенности и торжественности, где сводится воедино, порой, кажется совершенно разномастная какофония звуков. Для меня гений Рахманинова в том, что в одном произведении ему виртуозно удается погружать слушателя в совершенно разные переживания, растаскивая, я бы даже сказал, раскатывая человека как тесто, по всей палитре эмоций, протаскивая где-то по острому краю пограничного состояния, и но, приводя в итоге к гармонии и целостности. В этом смысле, это самая что ни на есть психотерапия, если удается присутствовать всем собой и свидетельствовать свои переживания и состояния.

Что я еще замечаю на его концертах, так это то, что далеко не все зрители, видимо, готовы к такой эмоциональной нагрузке: некоторым прям физически трудно присутствовать в происходящем и тогда начинаются всевозможные покашливания, кряхтения, заглядывания в телефон, а некоторые вообще уходят с концерта. Понятно, что о вкусах не спорят, плюс это не самая простая музыка, требующая некоторой наслушанности и открытости к новому опыту, толерантности к хаосу, готовности выдерживать незавершенность и неопределенность до того, как проступят очертания красоты.

В этом смысле это очень похоже на то, что происходит в психотерапии и поддерживается важнейшим навыком психотерапевта. Это способность терапевта сидеть в незнании, не пытаясь сразу всё объяснить и понять, не поддаваясь тревоге неясности и требованию компетентности. Фрейд говорил, что сосредоточивал свой разум на незнании, чтобы создать пространство для рождения чего-то нового и спонтанного. Бион повторял о важности слушания без памяти, желания и понимания. А Перлз провокативно заявлял о необходимости для терапевта быть аморальным (чтобы не судить), глупым (чтобы не додумывать) и ленивым (чтобы не забирать всю ответственность на себя).

Адаптации (защиты, прерывания) сохраняют психику от того, что не могло быть пережито в силу, как правило, нескольких факторов, точнее их баланса: агрессивность среды, поддержка важных фигур рядом и свои ресурсы. Когда своих ресурсов и поддержки рядом недостаточно, чтобы пережить стресс или кризис взросления, психика редуцирует видение реальности до более простых схем, например, «во что бы то и ни стало стремись быть лучшим, первым, идеальным и ориентируйся только на признание твоих достижений» или «никогда не показывай, что ты чувствуешь и не говори другим о том, что хочешь, это опасно» или «игнорируй свои чувства и желания, но внимательно следи за потребностями других и помогай в их удовлетворении, иначе тебя отвергнут» и т.д.

Такие «внутренние законы» усваиваются очень рано и не осознаются, они как операционная система компьютера, работающая незаметно пока все хорошо, но мгновенно запускающая антивирусные программы как только появляется угроза «привычному порядку вещей», чтобы ликвидировать «возмутителей спокойствия». Так и мы часто начинаем активно сопротивляться любой фрустрации устоявшихся паттернов, даже если в них и зашиты причины текущих проблем, с которыми мы сознательно хотим разобраться. И тогда возникает внутренний конфликт, когда я, например, с одной стороны, хочу близких отношений, а с другой, раз за разом, вместо приближения и открытости - отталкиваю, обесцениваю, убегаю или, наоборот, начинаю душить другого своей опекой и вниманием даже там, где ему хочется больше свежего воздуха и свободы.

Заметить и рассмотреть это во всей своей полноте и логике, без обвинений, но в ясности и с сочувствием, даже в другом нелегко, а уж в себе и подавно. «Антивирусные программы» всегда настороже - «а чего это вы хорошее во мне замечаете, в доверие втираетесь, чтобы потом побольнее ударить?», «вы же терапевт, вот вы мне и скажите что делать»; «да отличные у меня были родители, любили и заботились, а били потому что хотели лучшего для меня»; «Ну были проблемы, но прямо сейчас-то всё хорошо, зачем мне ходить на психотерапию?» «Ну сколько можно про одно и то же, я уже всё и так понимаю», «Всё это бысмысленно, я уже пробовал, толку нет, и что теперь всю жизнь на терапию ходить?». И еще 100500 разного рода объяснений себе и другому, почему не надо смотреть туда, где болит. Поэтому серьезные программы обучения психотерапевтов длятся не месяцы, а 4-6 лет и прежде чем начинать помогать другим, важно научиться замечать это в себе.

Длительная психотерапия потому и длительная, что изменения, которые хотят люди и боль, с которой они приходят, часто намотав не один круг похожих страданий с разными людьми, изменения эти касаются фундаментального глубинного устройства психики, сформированного десятилетиями и укоренённое в теле, нервной системе и привычных внутренних диалогах, такие проблемы простыми рациональными заклинаниями не решаются. Изменения эти протаптываются, шаг за шагом, порой вслепую и наощупь, часто в незнании и раздражении, иногда в радости, иногда в ярости или отчаянии обнаружения себя реального рядом с Другим, сквозь близкие человеческие отношения с Другим. Это то, что при хорошем раскладе мы проходим с родителями, а потом с друзьями, партнерами, детьми, проживая всю противоречивость, мощь и хрупкость настоящих человеческих отношений и постепенно узнавая себя как разного, настоящего, неидеального, но так жаждущего счастья человека.

В дополнении к позапрошнему посту я могу назвать еще один результат длительной психотерапии - это умение понять чем обусловлена эмоция, которую я в себе замечаю: тем что происходит прямо сейчас в моем взаимодействие с другими или это в большей степени предопределено прошлым опытом, где я не смог в полной мере справиться и пережить трудную для меня ситуацию, и теперь психика пытается меня либо подготовить в риску чего-то подобного, либо, наоборот, провоцирует нечто похожее, предполагая, что теперь ресурсов достаточно (и другой не столь опасен), чтобы это пережить.

Например, страх может выглядеть совершенно неуместным с точки зрения того, что происходит вокруг прямо сейчас, но оказывается очевидно естесственным, если заметить его исходящим из места трудного опыта и натягиваемым на текущую ситуацию, когда есть похожие триггеры. Или ярость, которая вроде бы появляется в странном месте и не к тому человеку, на которого она на самом деле направлена, но будучи распознана для разыгрывания похожей ситуации из травматического опыта уже не кажется столь абсурдной, а понимается уже необходимой, чтобы пережить её, и справившись, вернуть себе свою субьектность. Осознание всего этого может кардинально менять выборы, которые мы делаем в поведении, а значит будут меняться и последствия жизни.

Эмоции всегда реальные, но вот к чему они относятся, мы не всегда можем понимать, особенно когда возникает сильная охваченность ими. А потом может быть много само/обвинений, особенно если из этого состояния совершаются поступки, за которые потом становится стыдно. Но чаще достаточно просто заметить в себе злость, отвращение, страх и даже радость, казалось бы неуместные в данной ситуации, а значит становящиеся причиной обвинения себя в инфантилизме, незрелости, недостаточности. Но чувства всегда о чем-то сигнализируют и начать чуть яснее разобираться в них, значит перестать тратить кучу энергии на сопротивление переживаниям, не говоря уже о том, как трудно может быть в такой психологической сумятице, где реакции из травмы раз за разом не позволяют жить здесь и теперь.

В гештальт-подходе мы смотрим на взросление не как на дискретный переход от одного возраста к другому, а как на перманентный процесс наслаивания возрастов друг на друга, вызревания одного из другого, где прохождение кризисов неизбежно рождает травмы развития (вкупе и через призму генетических особенностей делая нас столь индивидуальными), когда далеко не всегда психика может идеально справляться с предлагаемыми вызовывами и обстоятельствами и тем самым рождая адаптации, порой фиксирующие некоторые способы контакта с реальности, которые с годами могут всё сильнее искажать прямое взаимодействие с другими. И эмоции, особенно там, где есть аффективность их выражения: от диссоциации до захваченности, тогда важные указатели, чтобы замечать и проникать вглубь психологических процессов.

В гештальт-терапии эстетическая освоенность важнее волевых изменений, потому что логика психологических процессов, предопределяющих наше поведение, особенно в местах трудного опыта, гораздо более сложная чем обыденное рациональное мышление. И вот умение замечать, идентифицировать, уважать, осмыслять и понимать все свои эмоции, порой неочевидно проявляемые и противоречиво переплетенные, помогает лучше понимать себя, а не обвинять; проживать эмоции, а не заметать их под коврик сознания; опираться на них и заботиться о себе там, где сложно, а не преследовать и отыгрывать их на других вслепую. В некотом роде именно такое видения реальности и способ мышления Лакан и называл аналитическим дискурсом, из которого начинаешь совершенно по-другому видеть себя, других, мир. На определенном этапе это становится важным фокусом внимания в терапии, но не для того, чтобы только в этом и вариться, а чтобы постепенно психологическая освоенность себя помогала жить непосредственно и спонтанно, полнокровно присутствовать, любить и быть любимым, а не ходить раз за разом по кругу травматических реакций.

Я часто говорю (потому что считаю это важным аспектом психологического здоровья) о важности умения позаботиться о себе, особенно в местах трудного опыта, когда могут захватывать переживания ужаса, ярости, стыда или в состоянии, где вообще трудно идентифицировать свои чувства, но есть смутные ощущения тревоги, невыносимости и отчаяния.

В травме к этому добавляется еще и «внутренний преследователь» подгоняющий, стыдящий, требующий немедленного, идеального ответа / выхода / решения. И позаботиться о себе значит, замечать все эти феномены, но вместо преследования себя (или других), уметь успокаивать, утешать, помогать себе прийти в равновесие, чтобы дальше уже из устойчивого положения действовать.

Сначала, замечать, рассматривать, исследовать и, главное, выдерживать такие моменты с заботой о себе помогает терапевт, чтобы дальше через развитие надежной привязанности в терапевтических отношениях это могло быть интериорезировано (присвоено) и стало внутренней опорой на себя.

Такая опора - это глубинное, поддерживаемое телесно, знание о своей ценности и принятие себя важной, органичной, достойной частью мира. С такой опорой я могу выдерживать отказ, не превращая его автоматически в отвержение, воспринимаю проблемы как временные трудности, а не конец света, что часто как раз и происходит при травме в местах трудного опыта. Поэтому научиться заботиться о себе так важно.

При этом у понятия заботы есть и другое измерение - экзистенциальное, о котором много писал Мартин Хайдеггер. В этом смысле забота - это помощь в движении к себе подлинному (в противовес обыденному поверхностному пониманию себя), в стремлении к наиболее аутентичным выборам. И это тоже большой и важный пласт психотерапевтической работы, тесно связанный с общим пониманием заботы.

Заботу части путают и подменяют опекой, которая исходит из того, что другому видней и он даже не пытается интересоваться, что важно и нужно человеку. Забота же - это внимательное и уважительное отношение к индивидуальным потребностям и различиям. Хайдеггер говорил, что забота - это зов совести, основа личного бытия: без нее наше «Я» схлопывается, мы теряем свою волю так же, как и утрачиваем собственную личность.

Результаты психотерапии трудно оценивать в отрыве от конкретного человека, его опыта и жизненного контекста. Но, пожалуй, я могу назвать три важных пункта, с которыми появляется больше ясности и умений после пары лет регулярных еженедельных встреч со всеми, кто приходит ко мне в терапию.

Эмоции и присутствие
Замечаю свои эмоции, могу их назвать, описать и осмыслить, чтобы опираться в принятии решений. Признаю и уважаю свои злость, страх, грусть, отвращение, радость, могу с ними быть и не захлебываться, не тонуть, не выплескивать, а свидетельствовать и проживать их, по крайней мере рядом с терапевтом. Да, в местах трудного опыта, это остается затруднительно, но всё чаще удается не захватываться ужасом, яростью и стыдом, а начинать заботиться о себе в этом месте.

Травмы и паттерны
Знаю свои паттерны в построении контакта с другими (в том числе и в терапевтических отношениях) и понимаю возможные причины того, что они закрепились в моем поведении. Яснее вижу причинно-следственные связи моих отношений с собой и другими и тем, как были устроены мои отношения с родителями. Замечаю свою уязвимую детскую часть, которая была вынуждена приспособиться определенным способом к семейной системе, вижу как это влияет на мою жизнь сейчас и стараюсь по возможности учитывать это там, где мои ограничения влияют на моё состояние и коммуникацию.

Ограничения и забота
Всё меньше требую идеальности от себя и других, благодаря тому, что признаю свои ограничения и знаю своего «внутреннего критика» в лицо. Умею замедляться, а не убегать; переживать, а не отыгрывать; заботиться, а не преследовать. Знаю как именно важно позаботиться о себе при приближении к местам трудного опыта, чтобы не вслепую автоматически воспроизводить привычную игру, а более осознанно выбирать наиболее подходящие мне здесь и сейчас решения. Не всегда, не везде, не со всеми это получается. Поэтому и ближний круг общения часто начинает меняться.

Наверное это не полное описание того, как сдвигается самоощущение и понимание себя человеком в терапии за пару лет, что-то я возможно упустил. Ну и генетика, история, индивидуальные особенности каждого разные, а значит и скорость и качество продвижения к себе настоящему, подлинному, живому будет разная. Но так или иначе продвижение это есть, даже или тем более, если по пути мы встречаемся с тупиками и ощущением безвыходности и отчаяния, это как раз значит, что мы на верном пути.

В позапрошлом посте говоря о хаотичности и неподконтрольности нашей жизни, я употребил слово «катавасия», которое в обиходе часто используют в значении - беспорядок, суматоха, неразбериха. Мне стала интересна этимология этого слова и я загуглил.

Оказывается «катавасия», дословно с древне-греческого «схождение», в православном богослужении означало песнопение, когда два хора певчих одновременно пели и спускались с разных сторон, чтобы сойтись в центре храма и зазвучать как единое целое. Представьте как это красиво.

Но такое пение было довольно сложным, потому что пелось на ходу и на много голосов. Не всегда это получалось идеально. Более того, нетренированное ухо могло не улавливать гармонию, сложное пение воспринималось как нечто путаное, даже если певчие не сбивались. С этим и связано современное разговорное значение слова катавасия — «путаница», которое пришло из жаргона семинаристов.

Я вот думаю, что это прекрасная метафора Встречи. Мы движемся навстречу друг другу, каждый напевая свою песню, чтобы в идеале сихронизироваться и почувствовать резонанс. Но далеко не всегда, не с первого раза так получается и, даже если и получается, наши ожидания или «нетренированные уши» могут воспринимать это как гул разноголосья. Нужно прикладывать немало усилий, чтобы петь самому, слышать другого и рассмотреть гармонию в том, как наши голоса встречаются.

Когда удается схождение разного в единое или точнее в единение, где каждый вносит свою лепту, не подавляя друг друга, но расширяя общее звучание, это переживается как красота, чудо, любовь. Но это требует много терпения, внимания, ориентировки и согласованности. И далеко не всегда получается. С кем-то быстрее, с кем-то дольше, а с кем-то никак. Но даже если получится, сначала может быть много суматохи и неразберихи. Зато когда это удается - мы чувствуем себя очень хорошо. Но и то, и другое это катавасия)

Перенос неизбежен, по двум, как минимум, причинам, потому что он обусловлен проекцией, а проекция естественный способ психики хоть как-то справляться с неопределенностью и непостижимостью другого; и потому что взросление и развитие это не переход из одного качества в другое, а наслаивание их друг на друга. Наш опыт остается с нами навсегда, вопрос лишь в том, насколько он был пережит и переработан психикой.

Соответственно контр-переносной процесс терапевта существует всегда. Поэтому главная компетенция терапевта - знать свой процесс и уметь с ним осознанно обходиться, чтобы реже терять терапевтическую позицию, а там где это произошло, вернуться «на своё рабочее место». Потому что клиент будет упорно приглашать нас в свой перенос, он же за этим и пришел - пережить то, что не удалось раньше, с лучшей версией важного Другого.

То же самое делает и терапевт со своим супервизором, когда приходит в регулярную супервизию, с той лишь разницей, что теперь это происходит более изощренно (годы практики у обоих всё-таки), но при этом есть общий язык обсуждения и возможность быстрее заглубляться в происходящее, в том числе и в полевой перспективе, когда происходящее между становится фокусом внимания.

Поэтому мне гораздо менее интересно давать методологическую супервизию, ведь за сложностью случая и трудностью с выбором интервенции в глубине практически всегда стоит процесс терапевта. Вот с этим и важно, как мне кажется, работать терапевту в своей личной терапии и супервизии. С той лишь разницей, что в терапии, скорее всего, будет разворачиваться, архетипически, «материнский» перенос, а в супервизиии «отцовский», конечно, с долей вариативности и переплетения.

Достаточно хороший терапевт это не тот, кто никогда не ошибается или не теряет терапевтическую позицию, но тот, кто принимает неизбежность этого и поэтому хорошо знает свои ограничения, чтобы уметь позаботиться о себе в трудные моменты. Ведь именно этому люди и учатся в терапии. Мы их не учим впрямую, но точно помогаем научиться. И это возможно только если мы сами так умеем.