https://www.youtube.com/watch?v=DKBltDwvOP4
Нарративный подкаст похож на преферанс «втемную», когда назначают игру, не посмотрев в карты. То есть с тобой долго (два часа) разговаривают, чтобы потом вставить что-то из твоих слов в сюжет, написанный сценаристом постфактум и неизвестный тебе. Выразить свое согласие/несогласие с тем, что говорится другими, ты не можешь, как и выразить свое согласие/несогласие оказаться с этими другими в одной компании: так я очутилась рядом с танатопрактиком (прости господи!).
Сам сюжет при этом абсолютно корректный, слова не вырваны из контекста (и приводятся вместе с контекстом), но я, например, вижу, что не совпадаю с другими в логике интонации, потому что это была часть другого нарратива.
Подкаст получился страшным. Слабонервным не слушать – танатопрактик реалистична в деталях (и наивна в понимании того, что происходит: по ее мнению, отношение государства к телам павших начинается только в морге в Ростове, а на фронте – это другое, то есть там, где война – там не государство). Это честная журналистская работа, с хорошо собранной информацией о том, как устроено отношение к мертвым телам убитых солдат в сегодняшней России.

Прятать иголку лучше всего, как известно, в стоге сена. С информацией дело обстоит так же. Интересующую вас информацию приходится искать среди разговоров «о другом», снабженных заголовками «о другом». Так внутри аналитического выпуска Радио Свобода оказался спрятан чрезвычайно интересный рассказ журналистки ВВС Ольги Ившиной, который в таймкодах обозначен как «сколько российских военных уже погибло на войне с Украиной».
Эта тема может обсуждаться журналистами вечно, потому что ни одна из воюющих сторон (никогда!) не раскрывает данных. Новость ЭТОЙ войны – не в этом. Новость ЭТОЙ войны – в потребности и возможности отслеживать эти потери. Потребность вырастает из изменения понимания того, что такое личность, как строятся отношения личности и общества (культурная составляющая интереса к ситуации). Возможность порождается изменением процессов коммуникации (социокультурная составляющая) и только во вторую очередь – развитием технологий (инструментальная составляющая). Поэтому так интересно в рассказе Ольги Ившиной описание технологии поисков и верификации информации о смерти на войне Медиазоной. Когда она говорит о представлении смерти в регионах и о фиксируемой разнице в местных практиках, дело, как мне кажется, не в разных формах административного давления, а в разных ответах на него, в том, какие пределы допустимого и недопустимого существуют в конкретных локальных социокультурных ситуациях.
https://www.youtube.com/watch?v=VA6_9L3dal0

https://www.octoberseven.net/?fbclid=IwY2xjawFw3lhleHRuA2FlbQIxMQABHRPP9-p1qYSzwtSKqq_a-eoahZFKCSpeyOJXdGC0ahlJKinBV-BFYe9yLA_aem_OY5cu-LhIWViWtjGg7jURA

Интересно, как в воюющей стране приходят в противоречие смерть и память. Если в нормальной ситуации смерть взывает к памяти, то в нынешней ненормальной ситуации память как бы подтверждает смерть.
Воюющие стороны обычно не объявляют цифр своих потерь – с этим надо, казалось бы, смириться. Можно даже предположить, с достаточной долей вероятности, что в процессе даже государство/военное ведомство точных цифр не знает. Да и не очень хочет знать, потому что смерть отдельного человека для него не значима. Но она значима для других, для тех, для кого этот человек был человеком, а не боевой единицей. И если семейная память далеко не всегда нуждается в неких внешних знаках памяти и может даже избегать публичности, совсем по-другому устроена память в локальных сообществах. Такие сообщества пытаются увековечить память. И тогда возникают практики мемориализации – памятники, муралы, передвижные выставки, парты героев (ими с 2018 года занимается «Единая Россия» на бюджетные деньги, кстати). Такая память публична – и это значит, что в ситуации цифровой (полу)прозрачности она, помимо присутствия в реальном пространстве, оставляет след и в виртуальном мире. И мы видим с какой бесконечной изобретательностью добираются до смерти отдельного (в пределе – каждого) человека создатели и волонтеры проекта «Медиазона». Вот обнаружен очередной источник – портреты в местном музее, которые, став музейными экспонатами, должны быть опубликованы в электронном Государственном каталоге Музейного фонда России.
https://zona.media/article/2024/08/08/salsk

Этому тексту в рассылке getkit.news о том, как ищут, опознают и хоронят погибших в войне России с Украиной, уже год. Актуальности он не потерял. Это текст о работе войны. Когда воюющие стороны не сообщают о числе потерь со своей стороны – это нормально, может быть неправильно с точки зрения немедленной социальной справедливости, но по правилам ведения военных действий: по многим параметрам, это «чувствительная информация». Однако отсутствие информации не отменяет факта наличия тысяч мертвых тел. Правила обращения с телами погибших – своих и чужих – это тоже работа войны. В ХХ веке они были подписаны кровью десятков миллионов. Текст Женевской конвенции по этому поводу размещен на сайте Минобороны РФ. Сторона, контролирующая территорию, должна защищать достоинство погибших на ней и по возможности хоронить или кремировать их, предварительно установив личности людей (если это возможно). Что происходит на самом деле?
https://us5.campaign-archive.com/?u=4ea5740c1fe71d71fea4212ee&id=cbb94de084&fbclid=IwY2xjawFj5zpleHRuA2FlbQIxMAABHTqWAl6fC18CG7tBcP35wDxF5N1WVeJ3gmq7O6V24UA-hjWXNpudJlJeXA_aem_a-bFDiDliZDBARJ8S4xxig

Нынешняя война актуализировала связанный со смертью вопрос, который казался невозможным: как послать близкого человека на смерть? Наверное, гораздо менее распространенный, чем «как умирать» и «как убивать», но сейчас время не статистики, а свидетельств. В том числи, и свидетельств возможности невозможного.
От отца Андрея Ткачева нечто подобное ожидаешь услышать (хотя, кажется, и он несколько изумлен):
«История наших дней.
Взрослый состоявшийся мужик начал баловаться наркотиками и подсел. То ли современных фильмов насмотрелся, где все подряд что-то нюхают. То ли друзья из окружения помогли войти в мир наизнанку. Короче, начал стремительно погибать неплохой "среднестатистический" русский человек. Ну, а где наркотики, там, вестимо, и блуд, и суицидные мысли, и стремительно испаряющиеся деньги и т.д.
Его жена - нормальная русская баба (теги - "конь", "изба", "войдет", "отстановит") - говорит мужу: Шел бы ты на войну, что ли. Там душа исцелится от всякой дури. А если убьют, то умрешь героем. Иначе еще чуть-чуть, и сдохнешь на гражданке, как скотина. Бесполезно и позорно сдохнешь.
*
Она его очень любит. Но боль душевная и русская прямота заставляют такие слова сказать. Действительно, либерал-позорники справа и слева пищат: Ой-ой, война! Стреляют, убивают!
А того не понимают, или делают вид, что не понимают, что действительно на гражданке, в мирняке от тех же наркотиков деградируют и - не скажешь иначе - скотски дохнут многие тысячи людей».
Но, кажется, даже для него в этом есть некоторая неожиданность: «Исторически русские люди ехали на всякие не прекращающиеся войны, чтобы заглушить душевную боль. Так, например, Вронский уехал в Сербию на очередную русско-турецкую, чтобы перебить боль от личной катастрофы и смерти Анны. Примеров много.
Но я до сих пор не читал и не слышал, чтобы матери или жены говорили мужчинам: Иди лучше воевать. В мирной жизни ты сдохнешь и сгниешь от грехов своих. Бесполезно и позорно сгниешь. А так хоть умрешь, как мужчина.
И вот такое время настало».

Но как быть молодым людям, которые имели картину своего будущего и свои отношения с родными считали теплыми и близкими, а теперь слышат от них: «Может съездишь, попробуешь, вдруг вернешься?» или «зато ты умрешь как мужчина»
https://www.youtube.com/watch?v=ON688dSkKnA
Как российские матери и жены заставляют родных идти на войну против Украины
https://www.youtube.com/watch?v=gqeq0cRam64
Отец сказал: «Будь мужиком и иди воевать» // Александр Шадрин

Открыт набор этого года на мой курс Введение в death studies в Свободном Университете. Подробности здесь https://freeuniversity.education/course/vvedenie-v-death-studies/

Несколько дней назад, 9 сентября (28 августа по старому стилю) был день рожденья Льва Николаевича Толстого. Произведения Толстого были очень важным источником для рассуждений Владимира Янкелевича, французского философа, рискнувшего полвека назад написать книгу с коротким названием «Смерть». Янкелевич считал, что в литературе нет равного по силе описания процесса умирания подобного тому, что дал Толстой в «Смерти Ивана Ильича».
Толстой вообще много писал о смерти. В недавней статье Андрея Леонидовича Зорина внимание привлекается к другому типу смерти, по отношению к которому Толстой определялся всю жизнь – военной смерти: как люди умирают и как люди убивают на войне, а также как существуют в непосредственном соприкосновении со смертью. «Быть может, первым в мировой литературе он увидел рутину массового убийства и написал о ней как о повседневном переживании, даже не вызывающем особого страха», – пишет Зорин.
Именно в размышлениях о смерти проходит жизненный путь Толстого от молодого офицера до убежденного пацифиста: войне и убийству оправдания нет.
Андрей Зорин «Зачем люди друг друга убивают?» https://www.nlobooks.ru/upload/iblock/2b7/jpgmdeteq01bz57i5byarus0h5yei3e8/188-NLO-Zorin.pdf

Север.Реалии написал о проблемах с похоронами погибших российских солдат. Статья построена на словах близких, которым приходится бороться за то, чтобы «дали отплакать». Я сравниваю с тем, о чем читала два года назад, когда писала книгу. В чем-то различий нет, например, хамский ответ военных «нет тела – нет дела» – это, кажется, вещь распространенная. Или сообщение о смерти только от сослуживцев. Или долгие суды по признанию умершим, до которых добираются только самые настойчивые родственники.
Из нового для меня две вещи и возникающие из них одни и те же вопросы, связанные с новыми практиками и неопределенностью правовых документов, которыми это регулируется.
Военные предлагают похороны солдата «за ленточкой». Что имеется в виду?
Здесь важно слово «предлагают» – то есть ФЗ «О погребении» и последний Устав караульной и гарнизонной службы 2007 годе еще не изменены. Право на тело погибшего родственникам принадлежало не всегда: Устав еще 1950 года предписывал хоронить в местах гибели (смерти), Устав 1975 допускал исключения, и только в Уставе 1993 описывался пакет документов, передававшийся вместе с телом в военкомат (который связывался с родными). Сегодня место погребения определяется Федеральным законом «О погребении» 1996 года и приоритет там отдается родственникам. Эти вопросы решались бы проще, если бы было признано «ведение военных действий» или «военное время», но в России идет СВО.
Родные начали захоранивать пустые гробы, даже, вроде бы, некоторые священники такое одобряют. То есть фактически создаются кенотафы. Возникает практика похорон без тел? А на основании чего выделяется земля под могилу?
Статья 3 ФЗ «Погребение» звучит так:
Настоящий Федеральный закон определяет погребение как обрядовые действия по захоронению тела (останков) человека после его смерти в соответствии с обычаями и традициями, не противоречащими санитарным и иным требованиям. Погребение может осуществляться путем предания тела (останков) умершего земле (захоронение в могилу, склеп), огню (кремация с последующим захоронением урны с прахом), воде (захоронение в воду в порядке, определенном нормативными правовыми актами Российской Федерации).
https://www.severreal.org/a/proshlo-2-5-goda-tela-my-uzhe-ne-poluchim-semi-voennyh-horonyat-pustye-groby/33108649.html

Директор гранитной мастерской из Петербурга (делающий бизнес на похоронах военных, с грамотой ЧВК Вагнер на стене и возящий гуманитарную помощь на фронт) призывает "мужиков" из Курска не уезжать, а воевать, ну или, по крайней мере, свои машины военным отдать. Никакого дисонанса для него во всем этом не возникает. Видео внутри статьи https://www.agents.media/biznesmen-iz-peterburga-zarabatyvayushhij-na-pohoronah-pogibshih-na-vojne-potreboval-ot-muzhchin-perestat-uezzhat-iz-kurska/?fbclid=IwY2xjawEwuapleHRuA2FlbQIxMAABHdISLEbOFQ57_2N24q0O8behmRI7hFlbRYv8mmuA4R2mdO4M2oTCxuZHWw_aem_64TQ3LHRgNzHjhJFwhJWxg