Вопрос резонный задали, нужно ли обладать выдающимся интеллектом, чтобы разобраться в психоаналитической теории и стать психоаналитиком.
Тут опять старая песня о главном — психоаналитика психоаналитиком делает по большому счёту не знание теории, а личный анализ. Без теории конечно никуда, и в психоанализе она правда местами мудрёная для восприятия, но есть мнение, и я с ним согласна, что блестящие теоретики зачастую не очень сильны в клинике, именно поэтому они сидят и теоретизируют вместо того, чтоб к анализантам из своих светлых чертогов разума выходить.
Ну и кстати сложности понимания этой теории часто возникают как раз за счёт попыток теоретически понять то, что надо ощутить на практике.

История каждого человека уникальна, и если пытаться её запихивать в прокрустово ложе теории, ничего хорошего не выйдет, а выйдет китайская новогодняя игрушка — выглядит похожей на правду, а радости никакой.
Если анализ идёт строго в соответствии с теорией, аналитик сидит и скучает от того, что воображает, что представляет всё, что сейчас скажет анализант, то развитый интеллект и хорошая память на теории сыграли с нашим аналитиком злую шутку — он перестал думать.

Я поэтому, например, считаю, что стремиться попасть в анализ к светилу психоанализа не всегда разумно, некоторые из таких светил психоанализ любят больше чем людей. Но, кстати, у меня такое впечатление только от российских лекторов, а зарубежные даже самые маститые как-то почеловечнее.

Впрочем, совсем без теории тоже не обойтись, иначе это взрыв на фабрике лего и блог эволюции (для тех кто помнит времена жж) на выходе, то есть взгляд на мир совершенно психотический, основанный на том, что «я так чувствую». Видела я людей, которые ходят годами на семинары, демонстрируя фантастическую неспособность теорию воспринять. Очень грустное зрелище.

Вообще, я когда пишу посты, надеюсь, что на меня будут подписываться, а не отписываться!
Вы всё неправильно поняли!

Вопрос был такой — помогает ли знание теории психоанализа в личном анализе, или мешает.
На истину не претендую, говорю только за себя, и немного за того парня.
Опрос я конечно составила очень подло. Потому что они разом и мешают, и помогают.
С одной стороны, когда ты находишь слово, описывающее до сей поры смутные, едва уловимые ощущения, это большое счастье. Желание именовать всё подряд и упорядочивать досталось нам от Адама.
Опять же когда что-то хорошо знаешь, проще заметить эти вещи у себя. Куда ты чего спроецировал, где какой финт ушами выкинул. Помогает это знание и несколько лучше понимать окружающих людей, но только до определённой степени. Управлять близкими, разобравшись в теории психоанализа (или в любой другой психологической теории не получится).

Минусов тоже хватает. И размышлять про них гораздо интереснее.
Во-первых, часто желание что-то поименовать собственно на самом поименовании и обрывается. В этом месте у меня, кстати, и есть вопросики, к желанию диагностировать у себя «модные» диагнозы («модный» конечно плохое слово, но другого я не подобрала, пусть будет так). Дело раскрыто — это волчанка.
Необходимость понимать смысл происходящего с тобой уходит на задний план. Ба, доктор, да у меня же Эдип!

Умные слова, которые вылетают на автомате — это не понимание, не признак мышления, это белый шум. Сепарация, границы, нарциссизм, пограничность, депрессия, Эдип.
С таким же успехом можно говорить слово мормышка, разницы никакой. Доктор, всё дело в том, что у меня мормышка, такие дела.
От такого использования именований складывается впечатление, что я что-то понимаю, и аналитик заодно, ведь я говорю с ним на одном языке. И обнаруживаются в кабинете два дурака перекидывающиеся умными терминами, и не понимающие ни черта, но звучащие очень солидно.
Поэтому совершенно нормально в ответ на эти теоретические выкладки озадачивать анализанта вопросами — а когда вы говорите, что у вас произошла мормышка, что вы имеете в виду? Могли бы вы мне этот процесс мормышкозации объяснить поподробнее, что там происходит?

Знание теории позволяет отгородиться от чувствования. Интеллектуализация, хоть и является по общему соглашению защитной реакцией высшего порядка, в её крайних формах делает психотерапию (не только психоанализ) крайне затруднительной.
С психоанализом дело обстоит даже может похуже прочих направлений, потому что есть некое представление, что психоанализ страшно интеллектуальное занятие, анализант и сам может тут получить возможность умничать, и аналитика может запросто в это умничание втянуть. Потому что аналитик тоже человек, и не просто так выбрал заумный психоанализ, а не чувственный гештальт, тоже гордится причастностью к интеллектуальной элите.

Психоаналитическая теория ничто без практики. Не зря психоанализу невозможно научиться теоретически в институте, не пройдя личный анализ. Можно тысячу раз прочитать про регресс, который случается с человеком на кушетке аналитика, и с умным видом об этом явлении рассуждать, но пережить этот регресс совсем не то же самое.
Психоанализ это опыт, и теория без него превращается в пустые слова и формы.
Собственно поэтому аналитики молчат и не спешат отвечать на вопросы — скажите, что со мной?
Не только потому что сами не очень представляют ответ на этот вопрос, в конце концов всегда можно сказать, что со всеми нами всегда происходит этот несчастный Эдип, но и потому, что дело не в знании, а в возможности трансформации личности в процессе отношений с психоаналитиком.
А про Эдипа вот вам смешной диалог из одного личного анализа.
Пришла как-то к своему аналитику и говорю:
— Знаете, я поняла, вот это у меня Эдип!
— Вера, — сочувственно говорит аналитик, — вы где этой хуйни набрались?!

В общем-то, когда анализант на сессии оперирует словом хуйня, лично у меня ощущение, что анализ гораздо более живой выходит, чем когда в речи появляется интрузивная проективная идентификация.

Борис Александрович Еремин, услада ушей моих, на семинаре рассказывает, что вот Бетти Джозеф пишет в своей работе про пациента, который «управлял» ей таким образом, что она думала, что она ведёт хороший анализ.

Чувствую некоторую обиду, всегда когда про проективную идентификацию* говорят — говорят про клиента. А я может тоже хочу управлять пациентом так, чтоб он думал, что проходит хороший анализ.

*Что такое эта самая проективная идентификация вам толком не один аналитик не объяснит, потому что явление сложное, и пощупать его не представляется возможным. Но на этом явлении многие ветви психоанализа стоят обеими ногами.
Простыми словами это примерно про то, что мы можем что-то такое (какие-то части себя) в других людей «вкладывать», что получаем от них в ответ бессознательно желаемый эмоциональный отклик. Приходит вот пациент очередной, и добродушный аналитик совершенно перестаёт справляться со своей злостью.

Не каждая речь символична. Иногда речь это просто набор слов максимально пустых, не несущих за собой сложных связей. А психоанализ восстанавливает способность мыслить символами, и даёт возможность заменить страдание разговором о страдании.
Пациенты нередко в какой-то момент удивляются, что не понятно каким именно образом, вроде просто ходил, говорил как будто ни о чём, но вдруг стало легче. Можно назвать это магией, а можно символизацией.

Попытки переложить психоаналитическое знание на бытовой язык, как всегда наносит сокрушительный удар по моей самооценке. Поэтому чтоб разрядить обстановку #диалоги_с_дорогой_коллегой_N
— ...первоначально у младенца отсутствует способность символизировать, у него внешнее и внутреннее уравнены
и символизация это способность заменить мать на символ,
если сепарационная тревога непреодолима, то символ не может быть создан — младенец и мать тождественны.
— Учёные показали, что на момент рождения младенец уже немного шарит за внутрь и наружу и если это тождество и имеется, то где-то в районе беременности. А так да, Винникотт, переходное пространство и вот это всё совершенно так.
— Ну не так сильно шарит как мог бы!
— Да, некоторые и в сорок лет не очень шарят...

Много нас таких конечно в сорок лет не шарящих где мои чувства, а где внешний мир, и что из этого делает больно. Вот психоанализ совершенно практическим образом эту спутанность распутывает.
Переходите на нашу сторону в общем, чтоб не быть как эти в сорок лет не шарящие, у нас есть символы печенек.

Есть такая точка зрения, что психоанализ не имеет цели принести практическую пользу, а является эдакой дзен-практикой познания себя — у анализанта мол нет цели, только путь.
А как познаешь там уже видно будет, или не будет, сначала познай, потом разберёмся. И для сторонников такого взгляда, в этом важное отличие психоанализа от остальных психотерапий, у которых есть цели и задачи поправить гнутое, срастить поломанное, и адаптировать неадаптированное.

Я эту точку зрения уважаю, но у меня другая. Согласимся с несогласием, как предлагал Брэдбери.
Ещё я не верю в свободные ассоциации. Потому что картина в которой человек, приходя на кушетку к аналитику, как бы игнорирует тот факт, что он пришел на кушетку и происходит психоанализ, а он говорит свободно, как будто никуда не приходил и ситуации психоанализа вроде и нет, для меня выглядит весьма сумасшедшей.
А бабушка моя, глухонемая, с печки мне говорит: «Вот видишь, как далеко зашла ты, Дашенька, в поисках своего „я“!»
Возможно я пока просто сама не дошла до тех высот, но сейчас для меня всё выглядит так, что человека не устраивает то, что с ним происходит внутри или снаружи, это может быть острая проблема, а может быть рассеянное ощущение неудобства, когда вроде всё в порядке, но никак не получается принять удобное положение.
Этот дискомфорт явный, или в виде туманной дымки и заставляет человека искать выход, или затерявшуюся горошину в горе мягких матрацев.
И тут психоанализ как по мне имеет совершенно практическую, но может не для всех ожиданную цель — в процессе психоанализа развивается способность символизировать.
Вот радость-то, да? Пришла к специалисту потому что не понятно, что делать с разваливающимся браком, начальницей-истеричкой, и приступами булимии, а тут сим-во-ли-зи-ро-вать!

Тут мы, поклонники идеи символизации, важно поднимаем палец к небу и говорим, что вообще вся психическая деятельность стоит на этой самой символизации.
Толчком к развитию мышления является фрустрация, которую испытывает новорожденный человек. Первые попытки символизации — это поиск способа совладать с колоссальным неудовольствием, которое преследует младенца на каждом шагу, хотя до шагов там конечно ещё ползти и ползти, а сначала просто лежать и орать, что тебе плохо. Собственно по мнению некоторых символизация это ни что иное как придание смысла физическим ощущениям. Когда безымянный затапливающий ужас получает название, то становится простым выносимым неудовольствием.
Мать называет неприятные ощущения по имени, и что-то кошмарное, становится голодом. Голод можно потерпеть. Кошмар терпеть куда сложнее.
Тут конечно важен уровень фрустрации, если она терпима — она будет подталкивать нашего младенца к пониманию, что с ним происходит, а если невыносима, то напротив тормозить мышление.

Речь возникает вокруг символа. Мы соотносим слова с предметами, явлениями, переживаниями и посредством этих символов общаемся друг с другом. И с собой в том числе.
Символизировать значит уметь строить ассоциативные связи между различными вещами, что тут важно, так то, что для того чтобы что-то связать неочевидной ассоциативной связью, надо сначала иметь представление о том, что эти два предмета на самом деле различны. Тогда их можно сравнивать. Если же различия между ними нет, то и ассоциировать и наделять символами их смысла нет.

Первоначально у младенца спутан внешний и внутренний мир, и способность символизировать отсутствует. Символизация в наших психоаналитических кущах — это способность заменить мать на символ, стать от неё отдельным, и быть способным отошедшую от тебя маму заменить её образом, успокоиться обняв мягкую игрушку (привет, Винникот), дождаться её возвращения. Если же в силу разных причин сепарационная тревога непреодолима, то мать и младенец остаются тождественны, и символ не может быть создан.

Телеграмм не дает мне впихнуть все имеющиеся у меня символы в один пост, продолжение ниже.

Рассчиталась со всеми висящими надо мной обязательствами, расправила плечи, решила буду сверхчеловек — пересмотрю все непросмотренные семинары (понимающие люди уже на этом месте сказали хе-хе), прочитаю запланированные книги, постов везде напишу.
Спросила по этому поводу у друга своего Вадима ссылку на семинар, который он организовывал, а то хороший же, а я не смотрела.
Сижу, смотрю, через час понимаю, что нет, всё-таки смотрела.
Как я эта поняла? Может информация мне показалась знакомой? Нет, я просто в какой-то момент увидела себя на экране, увлеченно с лектором диспутирующую, как будто предыдущий час семинарский прослушала и всё поняла.
Каждый раз как в первый, честное слово.

Ещё обсуждали вчера с коллегой Кляйн, история слишком смешная поэтому скажем, что это была неизвестный известный аналитик из IPA, коллега и говорит, что читала Кляйн, пока училась в ВЕИПе, и ей казалось, что она довольно понятно пишет, пока спустя много лет учебы она не пошла на курсы посвященные теориям Кляйн, и один очень хороший лектор не стал эту самую теорию объяснять.

В общем сверхчеловек опять обнаружил, что у него лапки. Но все семинары купленные в этом году, категорически хочет досмотреть до нового года.

Выпрыгнуло на меня видео Андрея Ивановича Куликова (психоаналитик такой мощный), а он в нем и говорит, что мол все мы при работе с пациентами совершаем ошибки, в силу значит несовершенства своей природы, и потому что пациенты влияют на нас.
Он там что-то там ещё говорит, но в принципе думаю, да, я была бы лучший в мире аналитик, если б не пациенты.
Хватит на меня влиять, мешаете работать!