Проблема зла для слабого Бога

Известный панпсихист Филип Гофф недавно принял христианство, но в довольно специфичной «еретической» версии. Гофф отвергает атеизм, потому что он, с точки зрения Филипа, не может объяснить «тонкую настройку вселенной», т.е. удивительное совпадение множества параметров таким образом, который делает возможным возникновение разумной жизни. Но традиционное христианство не устраивает Гоффа из-за проблемы зла: Филип не может поверить, что всеблагой и всемогущий Бог мог сотворить мир, полный бессмысленных страданий. Срединный путь для Гоффа — это «еретическое» христианство, в котором Бог всеблаг, но не всемогущ. Он хотел бы сотворить мир без страданий, но это не в его силах, и он создал максимально хороший мир, какой мог. Сам Гофф упоминает Джона Стюарта Милля как предтечу подобной позиции, схожий подход также можно найти в теодицее процесса Чарльза Хартсхорна (также панентеист и панпсихист, как и Гофф).

В каком-то роде я узнаю в Гоффе себя пару лет назад, когда я был христианином, но с тех пор меня перестал устраивать ответ на проблему зла, к которому сейчас пришёл Гофф. Главная проблема с его аргументом — подозрительная произвольность в ограниченности божественного всемогущества. Бог Гоффа достаточно могущественный, чтобы задать тонкую настройку, но недостаточно могущественный, чтобы сделать наш мир хоть чуточку лучше актуального. Это же кажется странным в аргументе Гоффа и Евгению Логинову, хотя у Филипа, как я понимаю, есть ответ на те конкретные вопросы, которые формулирует Евгений. Ранее Гофф предполагал, что возможности Бога вмешаться в мир были ограничены первыми 10⁻⁴³ секундами существования этого мира. После этого из-за законов физики, сформированных его вмешательством, Бог больше не может воздействовать на мир. Это объясняет, почему на заре вселенной Бог мог задать тонкую настройку, но не мог вмешиваться потом, чтобы вылечить рак, остановить глобальное потепление или убить Адольфа Гитлера. Я не уверен, что сейчас Гофф согласен с подобным ответом, учитывая его веру в Иисуса как воплощённого Бога, но я не вижу иных явных противоречий его актуальной позиции.

Однако этот ответ не решает проблему, о которой пишет Логинов. Допустим, Бог может только задать какие-то законы физики, а потом не может вмешиваться в мир, который по этим законам живёт. Чтобы задать тонкую настройку, этому Богу нужны очень мощные прогностические способности. Ведь такому Богу нужно знать, какое именно необычайно конкретное значение базовых параметров вселенной ему нужно задать, чтобы спустя миллиарды лет в этой вселенной в результате необычайно сложных процессов возникла разумная жизнь. Без столь сильных прогностических способностей аргумент Гоффа не работает, потому что тогда Бог, не зная наперёд результата своих действий, задал просто какие-то параметры, и так повезло, что они ведут к возникновению разумной жизни. Бог в таком случае излишен, потому что и без него атеисты могут объяснять возникновение жизни случайностью.

Но если Бог знал наперёд, что заданные им параметры ведут к возникновению разумной жизни, то он должен был знать, что это породит мир, полный бессмысленных страданий. И мы снова оказываемся перед проблемой зла: всеблагой Бог знал, что его действия ведут к бессмысленным страданиям, и он достаточно могуч, чтобы помешать им, но он почему-то не стал этого делать. Заметьте: речь не о том, что Бог всемогущ. Он не может вмешиваться в мир, но он может произвольно задавать законы физики — в этом смысл тонкой настройки. Даже такое ограниченное могущество в сочетании с божественными прогностическими способностями, которые слабее всеведения классического Бога, всё равно вызывает вопросы о том, почему Бог допустил так много страданий. Я вижу три возможных ответа, ни один из которых нельзя назвать хорошим. Но о них в другой раз.

Нарушает ли перераспределение доходов категорический императив?

Вторая моя статья из вышедшего недавно номера «Омского научного вестника» посвящена Роберту Нозику и его известному аргументу о том, что перераспределение доходов морально подобно рабству и нарушает кантовский категорический императив. Как я показываю, путь от второй формулировки кантовского императива к выводу о недопустимости перераспределения не такой короткий, как полагал Нозик.

Прежде, чем заключить моральную проблематичность перераспределения, Нозику нужно обосновать четыре дополнительные предпосылки для своего аргумента: принцип самопринадлежности, его полноту, отсутствие ограничений на первоначальное присвоение и отсутствие ограничений на распределение плодов кооперации. Ни одна из этих предпосылок не является самоочевидной и против каждой из них можно предложить кантианские возражения, а потому Нозику не удаётся отстоять свою антиперераспределительную трактовку Канта.

Украденные гаметы и мереорганическая преемственность

Вышел новый номер журнала «Омский научный вестник», в который вошли сразу две мои статьи. Первая из них посвящена проблематике тождества личности и более конкретно вопросу о том, выживает ли человек при парфитовской телепортации. Ранее в том же журнале публиковался перевод статьи Хавьера Идальго, который считает, что парфитовская телепортация ничем сущностно не отличается от естественного обновления человеческих клеток. Алексей Кардаш раскритиковал аргументацию Идальго, в числе прочего предложив принцип мереорганической преемственности как критерий для выживания личности. Затем с критикой уже Кардаша выступил Роман Кочнев.

В своей статье я встаю на сторону Кардаша и против Идальго и Кочнева, показывая безосновательность критики мереорганической преемственности. Я постарался дать понятный обзор всей предшествующей дискуссии, поэтому для понимания моей работы читать статьи Алексея и Романа необязательно, но я всё равно рекомендую вам это сделать, потому что это крайне увлекательное чтение. Как мне известно, сейчас пишется даже не один, а два критических ответа мне и Кардашу, так что тема парфитовского телепорта на этом не закрыта и в ближайшем будущем ждите продолжения.

Публикую свой перевод статьи Элизабет Энском "О грубых фактах", выложенный ранее на Boosty Yaldabogov. Этот небольшой, но крайне сложно написанный (как это часто у неё бывает) текст важен для понимания философии Энском в целом: так, обширные ссылки на него присутствуют в самой известной работе Энском по этике, "Современной моральной философии"; более того, на мой взгляд, "Грубые факты" представляют собой очень хороший образец её философского мышления — в этой статье хорошо виден философский метод Энском с его характерными особенностями. Но даже безотносительно философии Энском, данная короткая статья является очень значимой в контексте метаэтики середины и второй половины XX века и, в частности, для дискуссий о т.н. "гильотине Юма" и способах её преодоления. Энском была одной из первых, кто предложил собственный способ, наметив при этом одну из общих стратегий преодоления "принципа Юма" — стратегию, связанную не с разработкой какого-то варианта метафизики блага, а с концептуальным анализом человеческого действия. "О грубых фактах" Энском, несмотря на свою сложность, может стать хорошим базовым текстом для погружения в эту проблематику.
Как обычно я крайней признателен Константину Морозову и Дмитрию Середе за их редактуру и ценные комментарии, касающиеся перевода — без них, этот и без того сложный текст в русском переводе читался бы ещё сложнее. Также делюсь с вами изданием работ Энском, которым я пользовался как оригиналом для своего перевода — вы сможете ознакомиться как с исходным английским вариантом этого текста, так и с другими, пока не переведёнными, работами Элизабет Энском.

https://telegra.ph/EHlizabet-EHnskom-O-grubyh-faktah-09-17

#Василпереводит

Никакой свободы врагам свободы

Многие используют этот лозунг только иронически, видя в нём противоречие. Если для нас свобода имеет ценность, то, как кажется, непоследовательно покушаться на свободу, даже если это необходимо для её защиты. В этом рассуждении слышны отзвуки противопоставления Робертом Нозиком «моральных целей» и «моральных ограничений». По Нозику, главное заблуждение утилитаризма и ему подобных теорий в том, что они трактуют моральное благо слишком узко — как реализацию какой-то цели. Это ведёт к тому, что такие теории могут предписывать поступиться своей же главной ценностью в одних случаях, чтобы максимизировать её в других. Утилитаризм в принципе может предписывать нам поступиться счастьем одного человека или группы лиц, чтобы увеличить совокупное счастье для всех.

Такие теории, считает Нозик, не учитывают, что каждый индивид имеет внутреннюю ценность. Более адекватный учёт этой ценности требует от нас формулировать нашу этику не через цели, а через ограничения. Например: «Нельзя убивать невинных людей» или «Нельзя покушаться на свободу». Получившаяся теория не будет допускать, что иногда можно поступиться нашими ценностями, ведь эти ценности обуславливают строгие ограничения, которые не предполагают исключений. (Нозик не считал, что у этих ограничений нет исключений, но об этом часто забывают.)

Критики лозунга «Никакой свободы врагам свободы», кажется, исходят из похожего рассуждения. Для них свобода — это не моральная цель, подлежащая максимизации, а ценность, устанавливающая строгое ограничение «Нельзя покушаться на свободу». Проблема в том, что этот вывод неправдоподобен с собственной деонтологической точки зрения Нозика (и похожих на неё). Утверждая значимость каждой отдельной личности, Нозик исходит из имплицитной предпосылки о том, что не существует внешних по отношению к агенту ценностей (agent-external values). Представьте пустой мир, в котором нет никаких живых существ. Будет ли в таком мире что-то ценное? Как полагает Нозик, в мире не может быть ничего ценного, если это некому ценить. Обратное было бы верно, только если бы была верна контринтуитивная платоническая метафизика.

Проблема критиков лозунга «Никакой свободы врагам свободы» в том, что они рассматривают свободу именно как подобную платоническую ценность. С их точки зрения, свобода сама по себе неприкосновенна, даже если её реализация значительно вредит людям. Но если мы будем исходить, как это делает Нозик, из самоценности именно индивидов, то ценность свободы будет лишь производной. И в таком случае нет ничего противоречивого в том, чтобы рассматривать свободу как ценность, подлежащую максимизации. Консервативный философ Эдвард Фезер подмечал как-то, что в самом по себе утилитарном мышлении нет ничего плохого и есть много обстоятельств, где долг требует от человека мыслить утилитарно. Собственный пример Фезера — работа почтальона. Хороший почтальон должен думать как утилитарист: «Как бы мне разнести максимальное количество писем с минимальными затратами времени и сил?»

Но у этого утилитарного мышления есть ограничения. Хороший почтальон не стал бы угонять чужую машину или порабощать незнакомых людей, чтобы сделать доставку писем эффективнее. Моральные права других людей, вытекающие из их самоценности, ограничивают диапазон средств, доступных для почтальона (или любого другого человека). Но в рамках, заданных этими правами, почтальон должен действовать как утилитарист — стремясь к количественной максимизации предоставляемого им блага.

Аналогичным образом мы можем думать и о свободе. Сама по себе свобода — это не странная морально неприкасаемая платоническая сущность, это та реальная степень контроля над собственной жизнью, которой обладает человек. Это всего лишь ещё одно благо, которое может быть максимизировано в пределах, задаваемых моральными правами людей. Поэтому даже для строгих деонтологов, которые исходят из самоценности каждого индивида, нет никакого противоречия в том, чтобы ограничивать свободу одних, когда это требуется для обеспечения более широкой свободы для всех — никакой свободы врагам свободы.

Вам врали про аниме «Монстр» «Монстр» Наоки Урасавы запоминается не только яркими персонажами и захватывающим сюжетом, но и действительно интересной философской проблематикой. И если вам не очень хочется самостоятельно зарываться в философские трактаты, чтобы…

Telegram

Моральная крыса

Вам врали про аниме «Монстр» «Монстр» Наоки Урасавы запоминается не только яркими персонажами и захватывающим сюжетом, но и действительно интересной философской проблематикой. И если вам не очень хочется самостоятельно зарываться в философские трактаты,…

Как перестать бояться и полюбить ЕГЭ

Каждый год на фоне приёмных кампаний в вузах звучат призывы отменить ЕГЭ и заменить его на вузовские вступительные испытания. ЕГЭ много за что критикуют. Тут вам и большой стресс, и сложность заданий, и возможность списать. А мой самый любимый аргумент: «ЕГЭ проверяет не знания школьника, а его “надрессированность” решать ЕГЭ». Несложно заметить, что эти претензии противоречат друг другу. О какой сложности идёт речь, если на экзамене можно списать или «надрессироваться»? И разве стресс от более строгих условий проведения — это не следствие мер, направленных против списывания? Впрочем, даже не будь эти аргументы противоречивыми, ни один из них не свидетельствует в пользу вузовских вступительных. Ведь всё то же самое можно сказать о реальных вступительных. Благо, сегодня такие проводятся и мы вполне можем по ним судить о том, как бы выглядела процедура, замени мы ею ЕГЭ окончательно.

На вузовских вступительных школьники также стрессуют. Эти вступительные также имеют свой порог сложности. На них также можно списать, при должной изобретательности. И если убрать ЕГЭ, то выпускные классы из «дрессировки на ЕГЭ» превратятся в «дрессировку на вузовские вступительные». Кажется, размен ЕГЭ на вступительные — это в лучшем случае «шило на мыло». Но только если закрыть глаза на тот факт, что результаты ЕГЭ одинаково применимы ко всем российским вузам. Вступительные же надо будет писать в каждом университете отдельно, а правила проведения и перечень вопросов могут и наверняка будут варьироваться от вуза к вузу. В итоге количество стресса и «дрессировки», через которые придётся пройти каждому школьнику, чтобы иметь мало-мальски приличные шансы на обучение в вузе, кратно возрастает. Преимущество ЕГЭ здесь хотя бы в том, что оно как бритва Оккама отсекает лишние процедуры скиллчеков для каждого школьника.

Однако есть ещё два аргумента, которые озвучивают против ЕГЭ, но которые работают куда лучше против вузовских вступительных. С одной стороны, ЕГЭ винят в повальной коррупции, а с другой — в нечестности (например, произвольности оценки, которая зависит от субъективного мнения проверяющего). Даже если это справедливо для ЕГЭ, для вузовских вступительных уместность этой претензии стоит умножать в два, а то и три раза. Причина — непрозрачность этих вступительных. Критерии оценки ЕГЭ — публичная информация, которую можно найти на сайте ФИПИ. Это не делает ЕГЭ полностью прозрачной и кристально чистой процедурой, но по крайней мере задаёт понятные ориентиры для случаев, когда ваши права или целостность процедуры были нарушены.

Критерии же оценивания вузовских вступительных — это внутренняя и закрытая информация для пользования сотрудниками вузов. Пространство для коррупции здесь очевидно. Вы можете быть главным знатоком физики, но в конкурсном списке вы можете оказаться ниже Вани Ерохина, который на уроках физики спал, зато родился в семье нефтяников. И никто не будет вам раскрывать основания для снижения ваших баллов, потому как это внутривузовская информация. И даже если каким-то неведомым образом никто в вузе не будет использовать такую закрытость и непрозрачность, чтобы реализовывать свои личные экономические интересы, оценить такую процедуру как честную всё равно не удастся. Принцип честной игры предполагает, что всем участникам известны правила и все находятся в одинаковой стартовой позиции, чтобы достичь успеха в этой игре.

На вузовских же вступительных абитуриенты оказываются в неравном положении. Очевидно, выпускники привузовских лицеев или всяких подготовительных школ будут лучше знакомы с критериями оценки, чем какие-то приезжие талантливые школьники из провинции, у которых есть нужные знания предмета, но не хватает знания формальных критериев. Этим бедолагам предстоит надеяться на Фортуну, чтобы их видение экзаменационного ответа совпало с теми критериями, по которым судят экзаменаторы. Надо ли говорить, что это грубейшим образом нарушает принцип равенства возможностей даже в его самой меритократической интерпретации? ЕГЭ на этом фоне просто торжество принципов честной игры.