(6)
Таким образом, Юм отвергает идею субстанции в понимании Декарта, предлагая более эмпирически ориентированный взгляд на мир. По его мнению, субстанция – это скорее понятие, созданное умом для объединения отдельных ситуаций восприятия, нежели доминанта, существующая независимо от опыта.

Таким образом, можно подытожить, эпистемология задается вопросами реального практического знания о мире, о научном познании, в то время как гносеология – о знании в целом, его структуре и частностях.
В следующей части курса «ФИЛОСОФИЯ: БАЗА» буду рассмотрены такие разделы как герменевтика, логика, антропология и этика.
Оставайтесь с проектом derweide.de!

(5)
Чтобы перейти к более детальному рассмотрению гносеологии (науки о знании как об элементарной философской единице) и эпистемологии (науки о практическом знании как о методологии, научном познании и его преломлении на частные трактовки и интерпретативные системы внутри разных философских школ и периодов развития человеческой мысли), часто прописываемых в виде синонимов в источниках сомнительного образца, недостаточно предоставить читателю возможность оценить весомость вклада Декарта в вопрос формирования современных разделов философии как таковых, указав одно лишь картезианское сомнение и его частные принципы с изложением основ субстанциональной теории – это, можно сказать, первичные подступы к современной научной картине мира, изложенные с целью конкретизировать основные онтологические понятия субстанции и сущности, разума, метода, атрибутов и пр.
Напомним, что по Декарту единственным достоверным способом постижения истины является рациональная интуиция.
Однако, ранее (обозначим это «ранее» как условно «додекартовское», оставив его для более точного рассмотрения в последующих тематических разборах) общепризнанным способом «познания», все еще не рассеченного на атомарные частности процесса, утверждалось созерцание и последующее «умопостижение» через две возможные интеллектуальные стратегии, а именно – посредством узнавания в объектах окружающей среды идеальных образов вещей, субстанционально сопряженных с ними, или же посредством припоминания этих образов на манер платоновской системы анамнезиса, то есть познания мира идей благодаря свойствам «души».
Ранее, Френсис Бэкон (1618-1621) – английский философ, основатель эмпирического подхода и, фактически, пионер материализма, утвердившего онтологическую первичность материального мира над идеальным, вывел примат «индуктивного умозаключения» в проблеме получения достоверных знаний о мире.
Метод Бэкона допустимо определить как один из поворотных моментов обозначения начала развития философии Нового времени. Впервые, принцип излагается в работе «Новый органон» 1620 года – мир феноменального утверждается как доступный к обнаружению посредством составления нескольких таблиц, первая из которых посвящается перечислению, к примеру, ситуаций, способствующих обнаружению параметра «тепло», вторая – те же ситуации, что и первая, кроме случая, когда оно отсутствует а третья – содержит динамику меняющихся условий, влияющих на этот показатель. Фактически, таблицы используются для определения неслучайных факторов, способствующих обнаружению явления и повторяющихся закономерностей его наступления. Старый метод редукции, повторно перевозглашенный центральным в философии, Декартом основывался на выведении общих особенностей выводятся из более мелких законов микроуровня, беря начало в системе Демокрита, новый же – индуктивный способ доказательства определялся увязыванием гипотетических предположений (предпосылок) с более общими представлениями о природе явления, т.е. через отождествление предмета некоторой группы факторов с особенностями частных суждений, появляется возможность присвоить это качество всей группе
Также, на теорию познания немаловажное влияние оказал Дэвид Юм (1711-1776) – шотландский философ-эмпирик, обозначив проблему индукционного метода в «Трактате о человеческой природе» в 1739-ом году.
Дэвид Юм, в отличие от Рене Декарта, представил свою уникальную теорию восприятия и субстанции. Согласно Юму, концепция субстанции, как независимой и постоянной сущности, не имеет опытного основания. Он отрицает идею существования некоей постоянной реальности за пределами наших восприятий, предлагая идею «пучка восприятия» – фактически, была вновь перепроставлена проблема примата чувственного познания, где первичным источником знаний о мире являются ощущения, вторичными – чувственные образы (идеи) и внутренний опыт (аффекты и переживания), причем простейшие идеи практически всегда основываются на внешних впечатлениях, в то время как сложные – на многоуровневых ассоциациях.

(4)
Третье — располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легкопознаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу.
И последнее — делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено.»

(3)
Понимая, что метафизика на данном этапе требует существенных преобразований и переориентации в точно оформленное аналитическое русло, Декарт символически представляет философию в виде дерева в «Началах философии» 1644 года, стволом которого выступает обновленная метафизика: «Вся философия подобна дереву, корни которого - метафизика, ствол - физика, а ветви, исходящие от этого ствола, - все прочие науки, сводящиеся к трем главным: медицине, механике и этике. Подобно тому, как плоды собирают не с корней и не со ствола дерева, а только с концов ветвей, так и особая полезность философии зависит от тех ее частей, которые могут быть изучены только под конец».

Как известно, метафизика со времен античности задавались вопросами истока всех начал и определения причин существования и его частностей. Декарт, по сути, не отходит от этого понимания, называя основным ориентиром данного раздела философии – исследование Бога, души, истины и сопутствующих этому процессу вспомогательных категорий.

Ренатус Кортезиус – латинизированная форма имени Декарта, слилась с его основным методом, получившим название «картезианского сомнения». Фактически, центральным разделом философии до оформления четырех принципов метода была именно метафизика, но спекуляции на ее ниве и отсутствие четкого определения, что такое бытие, разум, познание и его методы, релевантные вопросам современного естествознания, заставили обозначить центральную проблему – создание обновленного категориального и понятийного аппарата философии и привлечение новых инструментов ее изучения.

«Правила для руководства разумом» 1628 года содержат точное определение метода по Декарту: «под методом понимаю достоверные и легкие правила, строго соблюдая которые, человек никогда не воспримет ничего неистинного истинным и, не тратя напрасно никакого усилия разума, но постоянно шаг за шагом умножая знания , придет к истинному познанию всего того, что будет способна познать».

Согласно Декарту, поиск онтологического обоснования — центральная задача науки, а его обнаружение невозможно без первичного вопроса об истинности общепризнанных знаний. «Картезианское сомнение» предполагает полное отсечение всех имеющихся положений не только в рамках исследуемой области, но и, в целом, относительно всей доступной информации о мире.
Основные правила картезианского метода изложены в «Рассуждении о методе» 1637 года, которые, нагляднее всего, приложить в виде прямой цитаты:

«Что касается анализа древних и алгебры современников, то, кроме того, что они относятся к предметам весьма отвлеченным и кажущимся бесполезными, первый всегда так ограничен рассмотрением фигур, что не может упражнять рассудок (entendement), не утомляя сильно воображение; вторая же настолько подчинилась разным правилам и знакам, что превратилась в темное и запутанное искусство, затрудняющее наш ум, а не в науку, развивающую его. По этой причине я и решил, что следует искать другой метод, который совмещал бы достоинства этих трех и был бы свободен от их недостатков. И подобно тому как обилие законов нередко дает повод к оправданию пороков и государство лучше управляется, если законов немного, но они строго соблюдаются, так и вместо большого числа правил, составляющих логику, я заключил, что было бы достаточно четырех следующих, лишь бы только я принял твердое решение постоянно соблюдать их без единого отступления.

Первое — никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению.
Второе — делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить.

(2)
Впервые, субстанциональная теория или «субстанциональный дуализм» впервые получает свое оформление в работах французского философа, определившего во многом дальнейшее становление философии науки – Рене Декарта (1596-1650).

Появилась острая потребность в установлении понятия, определяющего бытие. Помимо этого, вопрос о различении сущности и субстанции продолжительное время являлся проблемной страницей в философии и, кроме работ Аристотеля, неоднократно обращал к себе множество исследователей, стремившихся обозначить зависимость объектов реального мира и допустимость существования последнего как такового, проективную деятельность человеческого разума и его границы, а также определить для всего выше перечисленного грамотный терминологический аппарат. Однако, достаточной проработанностью, вне фрагментарных измышлений, предлагаемые концепции не обладали (речь о них пойдет в качестве отдельного блока в следующих статьях проекта derweide).

По мнению Декарта, именно субстанция определяет сущность бытия, являясь тем, что существует и не требует ничего для этого, кроме самого себя. Причем, независимостью указанного типа обладает только одна субстанция – Бог, неуничтожимый и задающий причинность всего. Однако, стоит различать Бога Декарта и традиционные религиозные представления о нем – здесь, это, скорее, предвечное и творческое начало, определяющий фактор существования и исхождения из него множества прочих иных, кроме него самого, субстанций. Самодостаточность и самостоятельность субстанций подобна той, которой обладает Бог и ничем не определена, кроме вторичности по отношению к Богу, поскольку все они являются сотворенными им.

Декарт делит на два рода субстанций: материальные, к которым относит вещи, и духовные, куда определяет идеи. Центральными атрибутами каждого рода субстанций обозначаются протяженнность (для материальных) и мышление (для духовных). Первые, подлежат пространственно-временному измерению и бесконечной делимости, вторые – обладают протяженностью и совершенно неделимы. Это значит, что все материальные субстанции обладают общим для всех признаком — протяжённостью (в длину, в ширину, в высоту, вглубь) и делимы до бесконечности. Все же духовные субстанции обладают свойством мышления и, наоборот, неделимы. По Декарту, к модусам относятся свойства обоих родов субстанций, одновременно выступая в качестве производных их центральных коренных отличий (атрибутов), о которых он впервые сообщает в «Принципах философии» 1644 года (к примеру, модус мышления – воображения, желания, чувства, ощущения, модус протяженности – форма, положение в пространстве, движение и пр.).
Также, в структуре общего человеческого знания Декарт различает специфику происхождения идей, часть из которых являются врожденным, остальные – опытно приобретенными. В первую группу относятся понятия и суждения-аксиомы. Отчасти, такой подход представляет собой продолжение платоновского анамнесиса – припоминания перманентных сведений об истине, заложенных еще до появления индивида в мир внешних вещей, только на этот раз он предстает лаконичной аналитической системой, позволяющей производить дальнейшие умозрительные построения с минимальным количеством погрешностей и, привычных ранее, отсылок к непрописанным и абстрактным «метафизическим» законам.

Стоит помнить, что и изложенный подход строился на ошибочном допущении – Бог Декарта это гипотетическая условность, изобретенная, чтобы создать подходящую среду для дальнейших рассуждений с минимальным преломлением о «метафизические» условности, однако именно такой подход позволил определить начальные вектора теории разума и познания для будущих исследователей.
Философия, согласно Декарту, строилась на осмыслении мира посредством рационалистического метода, то есть на основании разума, являющегося единственным источником познания.

(1)
НАЧАЛЬНЫЕ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЯ:
Рассмотрение ведущих разделов философского знания, формулирование точного определения для каждого невозможно без обозначения и понимания отличий центральных элементарных структур, задающих специфику их разделения.

В рамках школьного или университетского курса негуманитарных специальностей достаточно указать базовый перечень философских специалитетов, закрепив тем самым у изучающего их особенности посредством навязывания обязательной постановки проверочного вопроса или, что встречается чаще и видится уникальной формулой простого запоминания материала, выполнить все то же самое через слово-определитель.

Первая часть курса, в котором весьма детально препарировались назначение и суть термина «философия» через структуру последовательных понятий, таких как «мировоззрение», «миросозерцание» и «идеология», вызвала у некоторых читателей недоумение, выразившееся в желании получить более опосредованную конкретизацию, которую они привыкли вычитывать у самых недальновидных авторов в примитивных общедоступных материалах для самоподготовки.
Именно поэтому, дабы не доводить любителей «веселой философии в схемах и мемах» до исступления, в качестве преамбулы к серьезным иссечениям мысли, предоставим обзор наиболее часто встречающиеся типологии, выдаваемые по запросу «разделы философии» во всей учебной литературе, не призывающей к серьезным и последовательным размышлениям над природой описываемых явлений.

Итак, обычно в самых низкопробных подготовительных материалах перечисляются следующие «разделы» философии – онтология, гносеология (большинство поверхностных источников утверждают, что понятие совершенно синонимично с понятием «эпистемологии»), логика, этика, эстетика, аксиология, философская антропология, философия науки; иногда, в новых учебниках появляется загадочный термин «праксеология», туда же часто встраивают совершенно неуместные искусственные категоризации навроде «философия права», «философия религии», «философия культуры» и пр. в зависимости от извращенности автора, экзаменатора или системы внутриуниверситетской оценки.

Если вы перечислите первые шесть с иллюстрациями из самых популярных определений в поисковых системах или иных доступных справочников, то уже можете рассчитывать на получение среднего пропускного балла.
Автор заметки не ставит перед собой задачу приумножить количество безумств и спекуляций на ниве образования, поэтому попросит всех, до настоящего абзаца дотерпевших, изъять из памяти имеющийся по теме искусственный мусор и последовательно прийти к каждому из разделов посредством обращения к ключевым философским структурам, таким как – бытие, знание, мышление, сознание и человек.

До «кантианского переворота», понятие идеального и реального ограничивались рамками метафизики и религии. Мир внешних объектов и их измышляемых образов, инициирование актов сознания на основании деятельности воображения не имели точного рассечения и категоризации как отдельные явления, нередко вызывая осуждение со стороны теологически ориентированных представителей философского общества.
Фактически, предстояло определить – что первично и является определяющим в вопросе «настоящности» мира, насколько многообразие его проявлений способно отражать реальную картину действительности или перед наблюдателем регулярно предстает череда регистрируемых абстракций восприятия, молекулярно типируемых в рамках тех заблуждений, которые он успел выучить или принять на веру?

«Бытие» – фундаментальные структура существования, задающая его; наука о бытии – онтология (ὄντος , онтос , «бытие» или «то, что есть»). Последняя, изучает вопросы установления взаимоотношений субстанций, свойств, отношений и событий. В самом упрощенном эквиваленте, «бытие» – определяет возможность «быть», выступая в качестве уравновешивающей данности для всех существ за исключением их индивидуальных свойств.

(2)
Отметим, что первой попыткой структурно помыслить расхождение реалий языка и потребностей поэтического жанра впервые будут предприняты только через сто лет в выше уже упомянутой «Buch von der Deutschen Poeterey» Мартина Опица, который, кстати, тоже не являлся представителем знати, родившись в семье мясника, как и Иоганн Винкельманн (1717-1768), к нему обратимся позднее – сын бедного сапожника, сумевший проучиться в нескольких гимназиях Берлина, только благодаря тому, что при поступлении в самую первую из них ему приходилось осуществлять уход за ее слепым директором.

Сакс понимал, что необходимо прокладывать культурологический путь из «болота» популярных народных сюжетов, сконцентрированных на вульгарной сатире и «темных проявлениях» человеческой личности, в реалии нравственно-кичливых бюргеров, идейно раздираемых Реформацией и почти-апокалиптическими страхами последних эпидемий, которые не могли определиться с достаточной нормой недопустимого в литературе, но и, одновременно с тем, скучали от однообразности «домовых» пьес, хвалебных песнопений и бесталанных подражаний французской и английским сценам.

Причем, если Опиц выступал не только в роли категоризатора метрик стихосложения, исходя из лексической необходимости времени, но и нравственным примирителем – как указано выше о линии Бенрата, изоглосса задает географическую демаркацию языка, но не учитывает явления городской и сельской миграций, а также регулярное обновление внешней лояльности со Церкви, одобряющей все больше количество около светской книги для реализации под совей рекомендацией (вспомните про тот же «Grobianus», спровоцировавший появление целого движения последователей).
Согласно лингвистическим ожиданиям, верхненемецкий язык закрепляется за регионами центра (центра и средней части) и юга, нижненемецкий – севера Германии, однако сам Опиц дополнительно подчеркивал проблему расхождения диалектов Центра и Севера применительно к протестантским изданиям, распространявшим представления об обновленной светской религиозности, что определило необходимость создания общелитературного немецкого, способного уравнять культуру чтения как придворной элиты, так и богословов, просвещенных горожан.

Особое внимание в вопросе культурологического влияния следует уделить средневерхненемецкому языку (вспомним, что именно он является предшественником современного верхненемецкого), совокупно вспомним также о певцах традиции «миннезанга» - как известно, именно этот тип лексики считался языком придворной литературы периода Гогенштауфенов, активно способствовавших насаждению правил определенного интеллектуального этикета в кругах приближенной знати.

Стоит заметить, что у средневерхненемецкого, расцвет поэтической популярности которого приходился на XIII, именно по причине повышенной востребованности последнего для литературы, собственные письменные правила появляются только в XIX благодаря усилиям Карла Лахманна – немецкого медиевиста и филолога, в рамках своих научных интересов занимавшегося переводом наследия миннензангеров.

(FORTSETZUNG FOLGT)

(1)
К примеру, наипопулярнейшие Fastnachtspiel («фастнахтсшпили») – сценки, приуроченные к празднованию Fastnacht (*«фахтснахт» – швабские предпасхальные народные гуляния) изначально были представлены в общенемецком языковом поле швабско-алеманнским диалектами и, соответственно, относились к верхненемецкому, что не создавало трудностей для их потенциальной книжной адаптации, однако сами сюжеты концентрировались вокруг ситуативных розыгрышей или искусственных споров героев между собой, не представляя возможного интереса для культуры образованных горожан и перерождающейся культуры Bürger («бюргер»), импонировавшей увеселительному повествованию с соблюдением внимания к проблемам нравственности и обновленной религиозной догматики.

Ганс Сакс – ведущий драматург XVI в., яркий представитель культуры «Meistersinger», впервые задался поиском формулы оптимального синтеза идеалов ранней Реформации и позднего Возрождения с культурными и диалектическими особенностями традиционных жанров.
Сакс помещает ряд «легендарных» народных персонажей и узнаваемые драматические этюды, взятые с сохранением уникальной художественно-повествовательной специфики из площадных сценок и примитивных традиционных распевов, в событийную вселенную обычного прогрессивного горожанина и среду его повседневных интересов, облекая итог в современный язык.
Значение свершившегося переворота нередко умалчивается – ряд исследователей продолжают видеть в Саксе типового для своего времени выходца из социальных низов, сына простого портного, чрезмерно мотивированного перспективой улучшения своего положения в обществе посредством «Meistersinger» («майстерзингер» или букв. «мастер-певец») и дополнительной книжной активности при филиале гильдии в Нюрнберге.

В годы расцвета деятельности Ганса Сакса, «мейстерзингерству», на тот момент представленному, преимущественно, выходцами из бюргеровского сословия образованными и относительно просвещенными горожанами, имевшими доступ к начальной грамотности и цеховому образованию, предшествовало еще более сложное явление, давшее начало рыцарской балладной лирике – «миннесанги» (полагается, со ср.в.нем переводится дословно как «любовная песня», от «minne» – «любовь»).
Обратим внимание, что именно образ «майстерзанга» нередко замещает собой классического лирического героя, еще не оформившегося как драматургический концепт, или же становится осевой мелодической и экстрерьерной акцентуацией в музыкальных и литературных произведениях после XVI в.

Начавшись от беспутных крайностей сказителя-визионера, не подчинявшегося строгой этической и номинально – гражданской нормам, пришедшего в немецкую культуру из движения «Spielmann» (нем. – «игрец»), иначе – странствующих европейских менестрелей, оформляющееся направление свободных немецких певцов получает конкретное правовое измерение только к концу XIII века через утверждение запрета на осуществление сценической активности (напомним, что «шпильман» – это мультиинструменталист, коммерциализирующий свои навыки и живущий на заработанные средства) без прикрепление к гильдии, которая, по факту, осуществляла учет новых кадров, аккумуляцию внутренней кассы, сбор платежей и функциональное разделение подочетного городского района на секции, вне утверждения места в которой, музыкант лишался права просить деньги за выступление или нарушать городское спокойствие без предупреждения и согласия властей.

Почему же «шпилманы» не химеризировались «минненсангом», как это обычно случается и по какой причине именно этому вопросу в заметке отводится такая внушительная часть вступления?

(2)
Так, в частности, Фридрих Дедекинд задает мало пожившему течению «гробианизма» или, почти дословно – «хулиганства», название созвучно своей латиноязычной и спонсированной второй фигурой Реформации после Лютера – Филиппом Меланхтоном, едкой сатирической поэме «Grobianus», в которой автор предоставляет развернутое руководство к наихудшему поведению с утра и до вечера, где главное действующее лицо – святой Гробиан в самых красочных тонах изобличает негативные последствия пьянства, обжорства и дурного тона, но в инверсивной манере упредительного совета.
Позднее, ее переводчик – Каспар Шейдт столкнулся с проблемой адаптации классического латинского элегического стиха в стремлении применить все смысловые и ритмические оттенки к особенностям немецкого языка, что заставило его пойти на хитрость и избрать самый часто используемый для записи нравоучительных и около-богословских поэтических форм размер «knittelvers».

Примечательно, что именно к этому поэтическому метру также обращается и вышеупомянутый Опиц, переводя акцент не на подсчет слогов, как ранее было принято в старом верхненемецком на манер классической французской стихослагательной теории, а на ударения, объясняя это фонетическими потребностями правил прасодии нового верхненемецкого языка.

Немецкая литература периода Возрождения не теряет созидательного облика и общей нравственно-просветительской тональности, сохраняя при этом верность традиционно народным формам. При этом, стоит помнить, что основной проблемой исконно национальных жанров всегда становилось их несоответствие фонетическим и метрическим стандартам речи высшего и среднего сословия.
Помимо территориального деления, т.н. Benrather Linie («линия Бенрата») к концу XI века закончила разделение немецкого языкового пространства на два диалектических множества – Niederdeutsch (т.н. «нижненемецкий»: нижнефранконский, западный и восточно-нижненемецкий) и Hochdeutsch (т.н. «верхненемецкий»: центральный и верхненемецкий).

Подобная искусственная граница в условном лингвистическом атласе именуется «изоглоссой» и не является единственной – конкретно Benrather Linie представляет собой целую группу себе подобных, но незначительно различных друг от друга (к примеру: линия dat/das, dorp/dorf и пр.) и проходит от Аахена на западе через Бенрат, пересекая Рейн, почему и получила именно такое название, до востока Германии около Франкфурта-на-Одере в районе Берлина и Дессау и через бывшую Восточную Пруссию.
Именно она условно дробит страну на сегменты, в некоторых источниках получая название линия maken/machen, по региональном различию степени отклика местных диалектов на Zweite Lautverschiebung («второй языковой сдвиг»), в результате которого произошло фонетическая модификация использования ряда согласных и их сочетаний.

К примеру, индоевропейское /g/ в результате первого языкового сдвига получает фонетический значение /k/, а после второго преображается в /xx/ или /x/, а именно – ic → ich, maken → machen.
Если вас заинтересовала эта информация, предлагаю обратиться к работам известного немецкого лингвиста-классика, специализировавшегося не только на вопросе языковых изменений, но и на немецкой мифологии – Якоба Гримма и целую серию одноименных работ по немецкой грамматике и истории языка.
Из вышеозначенного следует, что часть фонем была невоспроизводима в ряде регионов или кардинально меняла смысл и назначение речи, чем составляла трудность при переводе и адаптации.

3
При этом, с реальной действительностью ни одна из обозначенных модальностей может и не соотносится.
Практически вся немецкая философия построена на рассечении указанных вопросов – что есть реальное в нереальном, какова мера разума в окружающих вещах и что есть универсальный метод познания?
Что удивительно, Гегель в «Лекциях по эстетике» предпочитает термин «миросозерцание», но нам еще предстоит разбирать Шеллинга и Фихте, поэтому лучше остановиться на этом вязком месте.
Фактически, «мировоззрение» становится совокупностью представлений человека о мире с включенной в нее способностью воспринимать новые поступающие извне сигналы через призму определенной позиции –именно в этой точке резонно подключать понятие «философия» как метода ранжирования результата и сверки его с определенным мыслеполагаемым образцом, отчасти подпитываемым результатами ранее пережитого опыта.

В следующей заметке рассмотрению подвергнутся предмет и структура философского знания, а также его отдельные разделы.