÷÷÷
Ещё колотят в барабаны,
но к миру мир приговорён
и шелестят со всех сторон
проекты, формулы и планы.

И тот клочок земли на фронте,
что кровью взят в последний час,
окажется в обменном фонде,
где никель, золото и газ.

Нам важно сохранить лицо,
а руки, ноги - то такое...
И матерям не знать покоя,
и жёнам - теребить кольцо.

Попроще с теми, кто в могиле:
им объясненья не нужны.
Что скажем спасшим честь страны?
"Мы квиты, вам же заплатили"?

÷÷÷
Когда-то за любовь к своей стране
мы получали синяки и шишки,
и наши скромно изданные книжки
бомондом были прокляты вполне.

Теперь не то чтобы видна виктория,
но ясно, что не будет поражения,
и скромные приятели, которые
молчали в стороне, пришли в движение.

Гляжу, возвысил голос свой и тот
застенчивый, и непричастный этот
внезапно оказался патриот.
Выходит, есть работающий метод.

Где критики? В тиши журнальных нор?
В идиллии библиотечных клубов?
Белинский - артиллерии майор,
под Угледаром ранен Добролюбов.

Тынянов водит рой БПЛА,
а Шкловский пал в районе Водяного.
Когда ещё так высока была
цена чужого искреннего слова?

Какая кровь за слово пролита,
какие средства брошены и силы,
чтоб вы, мои товарищи, уста
отверзли и промолвили "Россия".

Теперь уж что? Возьмёмся за труды,
обнимемся единой цели ради.
И мы вас, братья, в первые ряды
пропустим на торжественном параде.

÷÷÷
Вылета ждали ночью, почти до трёх.
За беседой успели забыть о делах, обидах.
Говорили о том, что Родина - это вдох,
но до чего же разным бывает выдох.

Родина ежесекундно глядит на нас
глазами ребёнка, бармена, стюардессы.
Не хочется выдыхать углекислый газ,
хотя, говорят, он полезен для роста леса.

Сколько не сделано, сколько не спасено
жизней, снов - а дыханье иссякнет скоро.
Но кто выдыхает инертный газ ксенон,
тот ни свободы не стоит, ни разговора.

÷÷÷
По земле, отобранной у немцев,
хорошо шагать: айн, цвай.
Покупать в ларьке солёный брецель,
с ним тянуть зелёный сладкий чай.

Русские играют в немцев сами,
надевают рыцарскую сталь.
Хищными тевтонскими глазами
через море смотрят вдаль.

Будет, будет русским город Данциг,
станет Висла - новая Нева.
Чувствую, что Рига хочет сдаться,
как солдатская вдова.

Не глядим на расы, мы же не тарасы,
каждого наш дом принять готов.
У цветочницы на Розенштрассе
мы попросим русских васильков.

÷÷÷
А завтра мир. Но только нету ног,
и вместо каждой - тонкий стебелёк.
Ходячий шумный куст на стебельках.
А сила есть. А сила вся в руках.
Да, сила есть: свернуть бы горы мог.
Титановые стебли вместо ног.
И сам - титан: низвергнут был и встал.
И ноги - несгибаемый металл.
И горе есть. Но ведь не выше гор?
А завтра мир, а завтра договор.

÷÷÷
Из начальной школы, из корзины
дети выпадают по пути -
будущие тайные брамины,
смешанного леса ассорти.
Эти дети - ягодная раса:
тут морошка, ежевика там.
Выкатились мелкие из класса,
разбрелись по склонам, по холмам.
Педагог, твоя дырява ноша,
расплылась тропинка вдоль реки.
Выпадет осенняя пороша,
и на белом вспыхнут огоньки.
И зелёным пламенем крыжовник
возвестит о времени ином,
где без козьих ножек и книжонок
сам собою выстроится дом.
И калина нового пророка
ослепит сиянием куста.
А учитель? Он уже далёко,
и корзина за спиной пуста.
За дорогой есть ещё дороги,
а за тьмой найдёшь такую тьму,
о которой грезят педагоги,
но войти придётся одному.

÷÷÷
Вы заперты в скорлупке слова "я".
Мы заперты в скорлупке слова "мы".
Но божество является из тьмы,
едва проснувшись, не надевши юбки,
и лезвием тупого бытия
бьёт по одной, бьёт по другой скорлупке.
Таким путём из частного безумья
готовится вселенская глазунья.

÷÷÷
Слегка напоминает девяностые,
когда интеллигенты длинноостые, 
усатые, премного бородатые 
по офисам ходили, где богатые, 
вчерашние бандиты и геноссе, 
обкашливали разные вопросы,
пакуя деньги, как макулатуру:

Подайте, Христа ради, на культуру!
На толстые-претолстые журналы,
на выставки, музеи, кинозалы, 
на экспериментальные театры,
на изученье бабочек Суматры.

Порой давали - просто, без морали.
И так же, без морали, отбирали.
Театры и журналы выживали 
и корочки засохшие жевали. 

Теперь разнообразные таланты 
образовали очередь на гранты.
Их новый благодетель - государство,
лишённое буржуйского коварства. 
Но если не придумаешь проекта,
то ты никто, а при проекте - некто.
И если нет знакомого в АПешке, 
тебе дорога не в ферзи, а в пешки.

Одни потеют в маске патриота, 
других вербует творческая рота. 
Одни кричат "свои!", другие - "наши!",
а мимо нас опять проносят чаши.

А всё-таки чуть более по совести,
и хорошо, что больше нету Сороса
и нету с нами Гельмана Марата,
иначе всё бы было им сожрато. 

÷÷÷
С тех пор, как предков выгнали из рая
и грозный ангел взял на карандаш,
в который раз воюет наш Израиль, 
хотя он нам нисколечко не наш.
И всё же наш, поскольку Додик, Фира
и прочие уехали туда,
кто пренебрёг шестою частью мира,
кого здесь испугали холода. 
Ты помнишь ли, товарищ, Голду Меир,
когда еврей нахрапом взял Синай 
и некто Зорин врал, как сивый мерин?
Не помнишь? Непременно вспоминай. 
И как орденоносного Насера
сменил предатель, хитренький Садат,
сражённый позже пулей офицера 
напротив марширующих солдат?
Ах, было дело - Сабра и Шатила, 
рыданья вдов и горький хлеб сирот.
Когда бы Палестина победила,
вернулся бы весь избранный народ.
Аэропортов туалетный кафель 
покрыли бы ивритские слова,
и не картофель - хумус и фалафель 
в свои салаты клала бы Москва.
Москва и так ходила в арафатках, 
а мэр её примеривал кипу,
но вечный спор о допотопных фактах
не выводил на верную тропу.
И вновь, как прежде: генерал ворует, 
интеллигент грустит в своём углу,
Израиль же с шиитами воюет
и с ходу убивает Насраллу. 
На что, скажи, народ еврейский избран:
изобрести эстраду и ОТО,
мир заразить фрейдизмом, коммунизмом 
и воевать со всеми ни за что?
Допустим, мы сломаем Украину,
и сразу же за мирные дела:
любить, пахать, не разгибая спину.
А вот евреев ждёт аятолла.
А значит, снова тысячи убитых,
над морем и заливом бабий вой.
Когда Израиль победит шиитов, 
он будет воевать с самим собой.

÷÷÷
Город сморщен, по краям обуглился.
Мы его сжигаем, как письмо.
Дымом задохнувшиеся улицы
мусорным самумом занесло.

Падал батальон за батальоном
замертво у этих чёрных врат.
Город будто был заговорённым:
от стены отскакивал снаряд.

Чародей под вечер слал ворону,
и ворона каркала во тьме:
"Русский воин, позабудь дорогу
в неприступный город на холме.

Здесь тебе прожгут затылок оловом,
немочью обвяжут, как ремнем".
Командир закуривал и сплёвывал:
"Ничего, ещё раз поднажмём".

Поднажали. Рухнуло заклятье,
и сквозь чёрный холод, чёрный жар
с четырёх сторон заходят братья
в обречённый город Угледар.

Сдаться в плен считайте высшим благом,
если жизнь хоть как-то дорога.
Хорошо горит под русским флагом
гордость неуёмного врага.

БМП елозит пыльным траком
по костлявым пальцам колдуна,
и немногим выжившим собакам
мы даём иные имена.