Кроме того, специально для наших соцсетей филологиня Анна Орлова написала небольшой проблематизирующий комментарий к эссе Клаудио Магриса: о непростом положении творческого субъекта, пространственном коде текста итальянского писателя, деталях московской и петербургской картографии и сомнениях в необходимости разделения «творческих» и «нетворческих» задач.

«Именно от этих – совершенно конкретных – пространств Магрис выходит на проблематику искусства и размышляет о писательских стратегиях: "Писатель не может быть воплощением никаких течений и поэтик. Они имеют место до тех пор, пока он выражает их так, как чувствует, не заботясь о том, что с ними произойдёт и какое влияние они окажут на действительность. Когда же он, пускай даже из чувства морального долга, начинает беспокоиться о таких вещах, творчество заканчивается и начинается сознательная литературная работа с учётом множества сторонних вещей и последствий". Русские писатели вписаны в эту проблематику достаточно однозначно: заложник (пусть и невиновный) "рутинных условностей" и творец "свободной поэзии" (не потерявший при этом облик "обычного человека"). Такая интерпретация вполне закономерна, однако невольно приводит к тому, чтобы если не усомниться в самом категоричном разделении "творческих" и "нетворческих" задач – то хотя бы добавить несколько проблематизирующих штрихов к картине...»– Анна Орлова

Telegraph

Комментарий к эссе «У каморки Раскольникова» Клаудио Магриса

В примитивном пересказе эссе Клаудио Магриса выглядит так: итальянский писатель посетил два знаковых для русской литературы пространства, мемориальные музеи Достоевского и Горького – и их контраст привёл гостя к рассуждениям о судьбе и долге писателя. Конфликт…

БЕСЕДА С ДРУГОМ: ДОМ, УЛИЦАиз книги «Неподвижная поверхность» (М.: Новое литературное обозрение, 2003)Никто не пускается в путь. Шатает
клубящуюся пыль прямо над окнами – тревожный
и светлый апрельский ветер веет медленно кругами, словно
читаешь в эту минуту письма Флобера.
Некуда спешить. Жена
старого наркомана, у соседей на кухне,
уронила яйцо. Чтоб успокоиться, я
бы тоже присел на колени
и собрал, смакуя сочность каждой секунды,
разбитую натрое скорлупу. Почему ты молчишь?
Там, куда ты смотришь, мужчина прислонился к стене,
не шелохнётся, лишь однообразно икает,
без любопытства взирая на маленький смерч
впереди. Такой равнодушный, он вовсе
не хочет настаивать на
собственном правдоподобии. Птичий свист,
муха (пусть мёртвая) на столе и ноющее сердце –
эти вестники мимолётного, они-то ручаются,
что реальны сейчас. Флэш-бэк:
женщина собрала, наконец, белые осколки, и в темноте
хрусталь без короткого звона к себе отозвал
холодно мерцающую россыпь.

Птичий свист.

Из переписки с Шамшадом Абдуллаевым:«Но друг... да (помимо всего прочего), мягко говоря, – вполне южная фигура. Друг, в принципе, – тот, кто вообще не оспаривает факт якобы неузнанности твоей встречи с ним,- он никогда не спешит пролить свет на ту очевидность, что знал тебя в ином мире, но теперь продолжает «здесь» незаконченную тогда беседу, которая вроде бы старается стать увиденной, как пейзаж, внутри стихотворного материала. («Незавершённая фраза» – был такой фильм Золтана Фабри о невозможности выйти из плена длящегося фрагмента вне исторического времени). Друг всегда находится там, где находится, – он несёт тебе на самом деле нафс (а не весть), оборачивающийся в поэтической практике фамильярностью жеста, которая позволяет тебе не сойти с ума и быть всякий раз тут, наяву, подальше от химер. Стихотворение «Беседа с другом: дом, улица» написано в ранние девяностые – в ту пору меланхолия казалась мне единственно реальной обстановкой настойчивой инерции, в которой естественней всего никуда не идти, ничего не делать и нигде не оставлять следов своего усилия. Из такого медитативного поражения может возникнуть польза только за счёт ещё большего поражения: анемия нуждается в невероятно низком тонусе, чтобы зазвучать и приблизиться хотя бы к слегка маньеристской и обезболенной нейтральности депрессивного лиризма. В подобные моменты катастрофа повседневного неодолима – именно в таких обстоятельствах нужен кто-то другой, чтобы не столько научить тебя видеть, сколько, наоборот, помочь тебе поступиться увиденным. С женщиной молчишь, с мужчиной говоришь, и этот гяп* без вопрошания и без ответа слышим лишь исключительно в письменном слове, в котором мужское двухголосье, по идее, должно найти свое место и свое флоберовское безличье…»

гяп (узб.) - разговор ни о чем (прим. авт.)*