И Господь говорит: так и быть, я спасу ЛАЭС.
Ведь зачем-то я строил же этот лес,
Ведь зачем-то сажал здесь сосновый бор
И зачем-то гранита сюда напёр.

И зачем-то гранили вы тот гранит,
Не за тем же, чтоб в зобе разбух графит,
Чтобы трубы откашлялись в снег сурьмой,
Чтоб залив навсегда оградить тюрьмой.

Чтоб пожарным, как персикам, в их гробах
Не пришлось размягчаться в постылый прах.
Не лежали закованными чтоб в броне,
Не бродили ночью бы по стране,

Не пугали прохожих бы: мол, товарищ,
Где у вас в Москве институт пожарищ?
Не ползли на расправу бы, не лежали
Под окном академика Доллежаля.

И Господь говорит:
так и быть, отведу, не согну в дугу.
Но лишь раз и с Чернобылем не помогу.
Я и вузов-то ваших ведь не кончал,
Я, вообще говоря, из других начал.

Дальше сами.

И с тех пор молчит и молчит Господь.
И мы крутимся сами, сшиваем плоть,
Под Чернобылем валится рыжий лес,
Под Курчатовом крутится РЛС,

Заливаем водою Энергодар,
И всё ждём, где настигнет большой пожар.
Но пока всё нет. То ль судьба везла,
То ли кто-то не держит ни слов, ни зла.

Эмпирическим путём составлен рейтинг самых сложных фраз, которые просто невероятно произнести или хотя бы написать:

1. Я тебя люблю.
2. Нам надо расстаться.
3. Это я убил тогда старуху-чиновницу и сестру её Лизавету топором, и ограбил.
   ...
4. Прошу прощения, ваше предложение больше не актуально для нас, всего доброго.

Невероятно вымораживают такие люди.

Дудь и Теодицея

Посмотрел (зачем-то) трёхчасовой разговор Лебедева и Дудя, и вот какая мысль пришла в голову.

Дудь (и не он один) раз за разом, вплоть до занудства, применяет один и тот же риторический приём: вывод оппонента на противоречие. «Ты утверждаешь А и Б, но А и Б противоречат друг другу». Далее явно не проговаривается, но подразумевается: «Значит, ты лицемер».

Этот приём применяется так часто, что равноценность противоречия любой форме нечестности стала чуть ли не аксиомой (как одно время можно было кидаться фразой «это социальный конструкт» во всё, что вам не нравится – хотя на самом-то деле: ну да, конструкт, и что?).

Искренность Лебедева, безусловно, под большим вопросом, а любая провокация – буквально хлеб, но всё же он от противоречия не бегает: «Хочу Одессу в состав России и не хочу отправлять своих детей на войну. Одновременно».

И, в общем-то, признание противоречия и является единственно значимым критерием при его обсуждении. Если человек делает вид, что никакого противоречия нет – есть место для подозрения в моральной нечистоплотности любого рода (отсюда же мем «ВЫ НЕ ПОНИМАЕТЕ, ЭТО ДРУГОЕ»). Если же наличие противоречия признаётся, то…

Противоречие само по себе является не ответом, а вопросом. С зарождения философии как способа познания человечество постоянно находит противоречия и ищет к ним решения.

Самое наглядное и значимое из них – теодицея, то есть оправдание Бога, или, ещё конкретнее, поиск ответа на вопрос, почему Бог допускает существование зла. Как однозначно разрешить это противоречие? Да никак. Две тысячи лет христианская культура ищет ответ на этот вопрос. Можно принять версию Блаженного Августина и найти существование зла необходимым. Можно не принять, как Иван Карамазов, и шагнуть в атеизм. Можно устраниться от разрешения, ограничившись признанием существования. Но само по себе противоречие ничего не решает (хотя для кого-то и решает – но тут остаётся только вспомнить про «низкий уровень культуры дискуссии в Восточной Европе» и умыть руки; эти люди как в девятом классе Докинза увидели, так с тех пор всё понятно, «наука объяснила» – какой тут Августин).

При этом регистр противоречия может быть абсолютно любым: от трансцендентных материй до «хочу вкусняшку и не хочу тратить деньги». Это противоречие? Да: конъюнкция по форме и строгая дизъюнкция по содержанию. Разрешимо ли оно как конъюнкция? Нет, придётся выбирать. И самое главное: делает ли это желающего плохим человеком? Здесь каждый может ответить сам, но мне ответ кажется очевидным. И здесь почему-то невольно вспоминается старый (не мой) тейк о том, что Гарри Поттер отучил целое поколение от готовности к моральным выборам, чётко поделив мир в голове на предрешённое добро и предрешённое зло без какой-либо рефлексии и полутонов.

Оттого и смотреть скучно.

Вбил в поиск «крымские шляхи». Поисковик услужливо исправил на «крымские шлюхи».

Невольно вспоминается баян: «Нужно было подогреть детское питание, отправился на кухню, бутылочку поставил в горячую воду, а соску оставил на плите. Она расплавилась и прилипла, решил поискать в интернете. Вбил запрос: “Как отодрать соску”... Забыл, что искал».

Wikipedia

Шлях

в древней Руси степная дорога около южных границ, также большая наезженная дорога, тракт

Хотя один раз я оказался именно в такой ситуации, как в примере из своей книги. Это была осень 2021 года, мы с моим учителем в генеалогии Михаилом Юрьевичем Катин-Ярцевым отправились в архив одного районного центра в Брянской области (пусть будет город N), где за дверью архивохранилища нас встретило... это. Это, конечно, полный ужос и так быть не должно. И всё равно мы что-то в тот раз нашли ?

Есть такое устойчивое словосочетание: «разыскать в архиве». Обычно употребляется в поощрительном контексте по отношению к историку, мол, молодец. Но обычно слабо представляют, а что, собственно, означает слово разыскать. Как это? Там что, бардак и нужно ползать с фонариком?

В своей самой первой (пусть будет нулевой) книге, написанной аж в 15 лет, была предельно буквальная трактовка этого выражения. Там был эпизод, где персонаж, идя по архиву КГБ, обнаруживает завалившуюся за стеллаж папку, а там-то ~~вся правда, кто убил Кеннеди!!!~~

Хочется сказать: ничего тупее в жизни не придумывал. Ну да ладно.

В настоящем архиве как явлении скрыт своеобразный парадокс. С одной стороны, все документы в нём описаны, подшиты, пронумерованы и разложены по местам. Зная место хранения, вы можете найти нужный документ за считаные минуты (в реальности искать его будете не вы лично, а сотрудник, и его расторопность обычно требует несколько большего времени, но это уже другой вопрос). С другой стороны, если отойти в сторону от наиболее востребованных и часто используемых фондов, то... оказывается, что а никто, собственно, и не знает, что в этом архиве есть. То есть приблизительно понятно – по названию фонда можно сориентироваться, но вот что конкретно? А ведь документы могли – есть прекрасный термин: отложиться, ну как донные осадки в водоёме – так вот, документы могли отложиться не по месту создания, а по месту получения. (Ну вот изучаете вы фонд Комиссии о печеньках. Вам нужен позарез документ, объясняющий, почему в марте 1972 года печенькостроительная промышленность недодала стране 3 тонны «Юбилейного». И ничего нет, пусто. А оказывается, что председатель комиссии написал три докладные записки в Министерство вку́сней, и искать их следует в фонде этого министерства, потому что их подшили именно там. Совершить этот мыслительный процесс – это и есть архивный поиск).

В этот момент вы, возможно, единственный человек на Земле, кто обладает этим знанием и кому оно может быть нужно. И поэтому в архиве можно не только найти, но и потерять. Уйдут на пенсию и умрут все, кто принимал по сдаточным актам документы упразднённого министерства, забудется слово «печеньки», и триста лет спустя историк (надеюсь, хотя бы без щупалец и чешуи) будет так же пытаться понять, что означает это загадочное «шт.» в тексте записки? Штукатурка? Печенья в ХХ веке штукатурили? Они совсем больные там были?

В общем, река времён в своём стремлении уносит все дела людей... И далее по тексту.

Пять лет стихотворению.

Хорошо помню тот день, вернее, вечер: майское тепло, закатное солнце, идиллия. Я сварил и съел пельмени и вышел из дома купить чего-нибудь к чаю. В магазине на кассе действительно оказался обиженный судьбою бывший спортсмен, который, бубня вроде бы под нос, но в то же время достаточно громко, чтобы слышала вся очередь, рассуждал о какой-то олимпиаде или чемпионате, куда его не взяли, и как в этом все виноваты.

Я вышел на улицу. За время, что я пробыл в магазине, закат переменился, и всё окрасилось в тревожно-розовый, и я шёл домой, где никого нет и где на кухне стоит грязная кастрюля с мутной водой и налипшими ко дну ошмётками пельменей, и было от этого так страшно, что и объяснить нельзя. «Я шёл домой в предчувствии финала», точнее и не скажешь; закат застревал в горле, поскольку было ясно только то, что за таким вечером что-то должно последовать.

Через неделю с небольшим я защищусь и покину альма-матер. Я ещё не знаю, ни что делать со своей жизнью, ни «что же будет с родиной и с нами».

Я разлагался вместе со страной,
отринутой детьми по-гефсимански.
Всё расползалось: вздохи за стеной,
посуда в кухне и дороги в Канске.

Всё уходило, как вода из рук.
И тень от флага ёрзала на ГУМе
в который раз. Отставленный физрук
мне пробивал еду на кассе. В сумме —

тревога, вечер, я и шоколад.
Я шёл домой в предчувствии финала.
И если есть вокзал как чистый ад,
То есть и ад как здание вокзала.

И даже тьма в такие времена
тускнеет к неизвестному оттенку:
смотри же, как Берлинская стена
мельчает в гэдээровскую стенку.

И ты молчала. Только не молчи!
В такую тишь нельзя одним с собою.
День догорал. И керенки в печи
казались мне пылающей звездою.

(19.V.19)

«Рассказывают, что Набоков бился в попытках объяснить своими словами суть непереводимых русских понятий — «интеллигенция», «пошлость», «мещанство» и «хамство». Говорят, с «интеллигенцией», «пошлостью» и «мещанством» он в конце концов справился, а вот растолковать, что означает слово «хамство», так и не смог» (Довлатов).

Хамство было и никуда не денется. Интеллигенция тоже. С мещанством сложнее, но, допустим, есть – просто реже употребляется, поскольку принадлежать к мещанству окончательно перестало быть предосудительным.

С пошлостью произошло нечто трагическое.

Понятно, что русскому, как и любому европейскому языку, вплоть до сексуальной революции ХХ века не хватало лексики для того, чтобы говорить о сексе: выбор был между бранью и медицинскими терминами. Понятно, что какие-то из уже существующих слов были обречены переосмыслиться.

Но действительно трагично, что именно слово пошлость (чаще в виде прилагательного «пошлый») приняло на себя этот удар и потеряло большую часть своих коннотаций, сузившись до банального «раскрепощённый». Видимо, потому что короче… В пабликах для знакомств прыщавые подростки так и пишут: «ищу пошлую».

Дело даже не в неудачном выборе слова – это скорее забавно (самый большой паблик в контакте со словом «пошлое» в названии насчитывает миллион двести человек, то есть миллион двести человек добровольно подписались на контент, описываемый этим понятием, и с удовольствием его потребляют).

Дело именно в культурном обеднении: люди уже с трудом понимают, что пошлый анекдот – это не обязательно анекдот с сексуальным подтекстом; что пошлость – это прежде всего мера уместности, чувства такта, вкуса.

То есть произошло культурное харакири: люди сами лишили себя части языкового богатства, и в этом даже не виноват никто. Потому что (болд мой): «На русском языке при помощи одного беспощадного слова можно выразить суть широко распространенного порока, для которого три других знакомых мне европейских языка не имеют специального обозначения. Отсутствие того или иного термина в словаре какого-нибудь народа не всегда означает отсутствие соответствующего понятия, однако мешает полноте и точности его понимания. Разнообразные оттенки явления, которое русские четко выражают словом «пошлость», рассыпаны в ряде английских слов и не составляют определенного целого» (Набоков).

Может быть, наши предки и не умели прямо говорить о сексуальности. Но и ремонт под рококо в хрущёвке не делали.

К оскароносному:

Название какого другого известного американского фильма в принципе подходит к «Оппенгеймеру»?
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
Шоу Трумэна

(извините)

#мойконёк