Эгоэлегия 

День встал на колени и умер или просто спит, твердя 
знакомые имена, пока я хромаю со стрелой в сердце, 
вся хлипкая от тумана. Из одной глазницы моей рев 
памфлетный доносится, какого не слышали здесь 
с тех пор, как Альбиона не стало; из другой — рог 
руиной торчит. Вместо волос — копошится гнездо 
пустое, ловушка для птиц без птенцов. Разницы 
с прежней мной мало, но сон застиг за игрой врасплох, 
а играть, как известно, — дурная примета, когда сон 
норовит упасть рядом со днем, падающим кадавром. 
Серпы, секиры на небе, лун нет; крик оленей, которых 
не видели здесь с тех пор, как мы родились, — 
все такое же странное, как топонимы странные, 
которые я любила твердить в одиночестве: Тайн-
энд-Уир, Хэм-шир, Страт-форд, Корн-хилл; странное, 
как выдуманные пророчества — их привыкли считать 
стихами. Так вот, когда я вернусь стрелой в сердце, 
хлипким туманом, из глазницы торчащим ревом как 
оленьим рогом, опорожненным гнездом в волосах, 
бездетных птиц завлекающим, день будет кадавром 
спать, на коленях стоя, и твердить имена памфлетом.

Пророчества невинности

Красногрудая малиновка в клетке приводит небеса в ярость.
Собака, замерзшая у хозяйской двери, предсказывает гибель городу.
Боевой петух, приготовленный к бою, устрашает восходящее солнце.
Каждый стон затравленного зайца вырывает волокно из твоего мозга.
Жаворонок, раненный в крыло, заставляет умолкнуть херувимскую песнь.
Кто мучит живую душу жука, сплетает темную сень в нескончаемую ночь.
Дикий олень, бродя здесь и там, охраняет человеческую душу
от горестей.
Накорми собаку нищего и кошку вдовы, и тебе все пойдет впрок.
Мычанье, лай, вой и рев — волны, ударяющие в берега неба.
Летучая мышь, порхающая поздним вечером, — жилица неверующего сознания.
Яд змеи и саламандры — пот с ноги Зависти.
Ревнивая зависть художника — яд медовой пчелы.
Самый сильный из когда-либо изведанных ядов рожден лавровым венком цезаря.
Лохмотья нищего, развевающиеся по ветру, разрывают небеса в клочья.
Копейка, зажатая в руке рабочего, властна купить и продать владения скупца.
Зов проститутки из улицы в улицу — пусть будет соткан саван старой Англии.
Радость игрока, проклятие проигравшего будут плясать у катафалка мертвой Англии.
Кто осмеет веру ребенка, да будет тот осмеян в старости
и при смерти.
Если бы солнце и луна сомневались, — они тотчас потухли бы.

У. Блейк в переводе В. Эльснера (1912)

ОН СДОХ      
Ц А Р Ь ОН ПЛОХ
СКАЖИТЕ КАК ЕГО ИМЯ

<…>

СЕСТЕР ВСЕГДА ЗОВУТ ИНАЧЕ: выдуманный эпизод из «Служанок» Ж. Жене в пересказеСлужанка/сестра. Я обожглась, у меня вместо ладони волдырь. Для такого большого волдыря на ладонь нужно вылить весь отравленный липовый отвар. У меня большие руки, как у тебя, сестра. Оттого больнее. 
Служанка/сестра. Что ты там бормочешь во сне, лунатичка?
Служанка/сестра. У нас в сердце по волдырю. 
Служанка/сестра. Это у нас в роду, руки служанок.
Служанка/сестра. У нас вместо сердец по волдырю. 
Служанка/сестра. Первомартовцы? Тебе плохо?

<…>

БАНШИ В МОСКВЕ

жара гроза дождь усиление ветра порывами до 15 м/с циклон назначает банши свидание его не видно целые сутки

пока она летит над храмами и асфальтами туристы принимают ее за рой ангелов гонимый стаей волков за белого птеродактиля за испарину самого плаксивого в мире ребенка

в попытке не угодить в ловушку электропроводов растянутых на уровне ее ирландской шеи банши спускается в метро и кричит туннелю

ее крик похож на тот которым она в 1965 пела здесь Блейка которым она звала на помощь при каждом туманном пожаре которым она чудом не задохнулась при последнем звонке циклона которым она ждала ливень ночь ночь ночь и автобус до дома

сейчас никто не целится в меня из рогаток не тычет пальцами думает банши все привыкли к витающей в воздухе панической атаке

КВИТЫ
истеричный перевод с русского на русский «Фискального счёта»Лизы Хереш

когда больше невозможно думать об этом
Саломея с лицом поседевшей ростры
снова разливает парус юбки над детским миром
в предпрошлом мы все еще едем в незнакомой машине 
к маяку; он весело ругается на весь свет, а я радуюсь

убийца Линкольна например устроил великолепное представление / проник в ложу своего театра / стрелял в голову сквозь заглушку хохота / такова тиранова участь / такова пята ахиллеса / и будь я южанкой я бы ему аплодировала
таким бы был мой анекдот 

актер выходя хромал 

я писала "ты" по инерции
которую ненавижу

Мне снится комната, в которой я сплю

Сценарий для фильма, который не снимут

Voix Garçon: Faut penser à tout ce qui se passe en France pour pouvoir raconter une histoire d’amour entre deux Français. 

Девичий голос: Теперь наверняка знаю. 

<…> 

СТОП-КАДР [Я смертельно устала и готовлюсь ко сну.]

Если бы меня спросили, оказалось бы, все мои органы мигрируют, не только матка. У меня там, где сердце — легкие-шатры, в которые я курю. Когда я смеюсь, скелеты всех разбившихся канатоходцев (некоторые из них писали стихи, молитвы использовали как считалки) глухо гремят.  

ПРАВОЕ КЛАДБИЩЕ КАНАТОХОДЦЕВ
Что ты один
пил из моей груди
«все молоко человеческой нежности»
К. П.

путник, мы здесь костьми полегли
ради твоего смеха и страха
помни, мы скучаем    когда нас топчут нам больно

путник, ты не ступал по небу,
не прятался от убийцы в тумане,
не рвал коконы бабочек (мы думали, они задыхаются),

но глаза устремляя вниз, читаешь,
"не гости, убаюкает"

завтра к заре долетишь до манежа
с первым "мама"

кормящаяся ворона улыбнется


ЛЕВОЕ КЛАДБИЩЕ КАНАТОХОДЦЕВ
Любимая проделка эквилибристов — связать шнурки безответно влюбленных канатоходцев.

добрый путник, мы раздеты до костей
из-за твоего смеха и твоего страха
помни, мы скучаем по боли    когда нас топчут

путник, ты не пересек ни неба,
не скрыл ни тумана от убийцы,
не разорвал ни кокона (баю-бай),

но глядя вниз читаешь, "мы дома"

на рассвете ближе к манежу
"мама" снова  

скорми вороне улыбку    

ДЖАНК/АНГЕЛ

Я видела джанки ангела, облетающего города окольным путем,
зелено-черные оконечности его крыльев раздвигали воздух со звуком тумана
Я видела, он пикировал, сложив
оперенные крылья летучей мыши на узкую плоть,
остановился, чтобы разделить моление какого-то аколита в экстазе
Кость сияет сквозь его лицо,
и от него разит радужным ароматом разложения,
его глаза — спирали из зеленой радиоактивной дымки,
светящиеся даже при солнечном свете   даже в полдень,
его шаги аккуратны, его взгляд нежен,
у него нет ни рта, ни других черт,
одни лишь глаза-вихри на слепящем безликом лике,
он никогда не говорит и всегда понимает, он никому не отвечает
Сияющий черно-зеленым сиянием,
он протягивает руки с полыми пальцами
благословляя   благословляя   благословляя,
его ихорные полые пальцы гладят тень человека
с любовью и жадностью,
и После он раскрывает крылья и седлает небо, как
огромная Христианская летучая мышь   и безголосо
улетает за солнце

Ленор Кэндел
Перевод с английского Милены С

Из проведенных операций я бы также выделила «осовременивание» формы и тропов, общее смещение акцента с описания на действия объектов (в двух текстах они должны напоминать драматические ремарки) и сами объекты.

Тексты Лоуренса в данном случае показались удобными в качестве материала, который можно высушить или обнажить. В какой-то степени в переводах также отразилась моя практика «быстрого чтения», где я, читая модернистский текст, стараюсь зацепиться за особенно острые образы.