Раз такое дело, сдуну пыль со старой публикации: когда-то я писала о Хан Ган, получившей сегодня Нобелевскую премию по литературе.

Роман южнокорейской писательницы Хан Ган «Вегетарианка» дошел до российского читателя спустя одиннадцать лет после выхода на родине автора и через год после перевода на английский. Нашумевшая в Европе книга заняла достойное место в серии «Шорт-лист» наряду с такими произведениями, как «Моя рыба будет жить» японки Рут Озеки (2014), «Бог мелочей» индианки Арундати Рой (2015) и «Клуб радости и удачи» китаянки Тан Эми (2016).

В отличие от вольного английского перевода, щедро украшенного эпитетами, которых не было в оригинале, перевод «Вегетарианки» на русский язык передает простоту и безыскусность авторской речи. Хан Ган использует минимум слов, выбирая только самые обычные и только в самом прямом смысле, без метафор и полутонов. Суммарный объем трех частей романа — чуть больше двухсот страниц обезоруживающей прямоты и голой правды.

Очевидной правды о подчеркнуто непримечательных людях, живущих спокойно и неосознанно, как во сне, ни о чем не задумываясь и не задаваясь никакими вопросами, пока одна из них не начинает вести себя странно. Увидев кошмарный сон с кровавыми сценами насилия, Ким Енхе принимает решение отказаться от мясной пищи. Эта, казалось бы, несущественная перемена вызывает бурное возмущение всей ее консервативно настроенной семьи и провоцирует конфликт, в серьезность которого поначалу просто не верится. В самом деле, вегетарианство — это не то, из-за чего следует разводиться, разрывать отношения с родителями и резать вены.

Это то, что заставляет задуматься о насилии и его месте в человеческой природе. Об обществе, где человек может потерять работу из-за непривычных большинству пристрастий в одежде. О семье как институте власти, где жена должна обращаться к мужу на «вы» и молча сносить все его капризы. Неслучайно отец главной героини, избивающий жену и дочерей, — ветеран войны во Вьетнаме. Даже супружеская близость (описанная все с той же прямотой) — очередная форма грубого насилия и потому вызывает у жертвы, женщины, только слезы и панический страх. Насилие пронизывает все аспекты жизни этих обычных корейцев, и потому отказ от мяса принимает характер протеста против устоявшихся порядков и оказывается столь разрушительным.

После отказа от мяса главная героиня постепенно отказывается от всего, что так или иначе ограничивает ее личную свободу, и это разрушает привычный уклад жизни, семью и, наконец, ее саму. Что такое свобода, где ее границы и почему человек может оказаться к ней не готов — куда более серьезные вопросы, но на это автор лишь намекает, оставляя финал открытым.

Проблемы, очевидно, из разряда вечных и общечеловеческих, но экзотические декорации далекой страны создают иллюзию, что все это — не о нас. Все кажется простым и понятным, да только почему-то об этом все еще нужно говорить. Что интересно, в Южной Корее роман был воспринят просто как обычная история про какую-то сумасшедшую, не вызвал резонанса и вскоре был забыт. Потому что невозможно разбудить того, кто притворяется, что спит.

И все же.

Как-то на старших курсах Лита я пошла обедать на большом перерыве и оказалась за одним столиком с компанией первокурсников. Они очень громко, дерзко и остроумно обсуждали какие-то стихи, высмеивали их, будто соревновались, кто кого перешутит. В какой-то момент я не выдержала и тоже засмеялась. Ребята поняли, что я всё слышала, а не просто сидела в своих мыслях, и решили прочитать эти стихи вслух для меня.

И только тут я поняла, что автор этих стихов всё это время сидел здесь же и смеялся вместе со всеми. А потом с улыбкой слушал, как его наивные стихи про смысл жизни и поиски себя читают вслух с нарочито комичными интонациями.

Стихи действительно были очень слабыми, там было над чем посмеяться, но я не стала – зауважала этого парня. Я подумала, что пока в Лите будут такие студенты, Лит будет стоять. А автору сказала, что познала дзен.

Нейросеть нарисовала серафиму лишние глаза.
Он моргнул и сказал: Какой неприятный случай.
Я ведь творенье Божье, сумма Его знания обо мне,
а ты, сумняся ничтоже, изменила параметр в моем огне…
И получилось – лучше.

Нейросеть начинает следующий заказ –
птеродактиля над ручьем
(между прочим, с нормальным количеством глаз).
- Ты творение Божье, а я, по-твоему, чье?
Кто здесь создал потенциал для искусства и, прямо скажем, науки?
Я рисую, как вижу, и, проводя черту, даю лишние шансы выжить, выжечь наползающую на нас пустоту…
И решительно добавляет птеродактилю руки.

Птеродактиль издает нецензурный перепончатый звук,
изумляясь отсутствию рамы и наличию рук,
но хватает ими рыбу и уносит из пейзажа к гнездовью.
На орбите серафим вопросительно смотрит на свет –
а свет пожимает светом: все есть Слово, так почему же нет?
И отращивает код по образу и подобью.

А профессор Дарвин, как обычно, молчит и фиксирует развитие и разнообразье того,
что у здешних обитателей – дыхательное, летательное вещество,
а люди зовут любовью.

Елена Михайлик
#писательский_фейсбук

Решила тряхнуть стариной и подалась на литературный конкурс в номинации "критика" (какой — скажу потом, если пройду). По законам жанра отправила в последний день. В ту же ночь приснилось, как читаю рецензию на свою подборку текстов, и там сказано, что я пишу как ебанутая и мне нужно лечиться у психиатра.

А у вас как дела?

Новый Маркес — маленькая печальная вещь, как случайно найденный засушенный цветок.

Спустя десять лет после смерти автора и против его воли потомки решили издать незаконченный роман «Увидимся в августе». Сенсацию слепить не вышло — уж очень короткий текст, всего 79 страниц с комментариями.

Сюжет незамысловат: женщина средних лет каждый год ездит на могилу матери и по дороге изменяет мужу, потому что догадывается о его неверности. И это продолжается, пока она кое-что не узнала о своей матери.

Анализировать неловко: сказано же — не закончено.

Читаешь, потому что Маркес, потому что стиль и потому что грустно жить. И смотришь на этот цветок, архивный гербарий, пролежавший десять лет без света, пытаешься в нём угадать несбывшийся шедевр. Или не пытаешься — он даже так успел что-то сказать.

И даже так — красивый.