Свинцовый солнечный зайчонок, спутавшийся в багряно-красных кудерьках, растворился целиком: дрогнул сердцем и душой, томимый неистовством светила да напряжённостью мотива. Содрогались и пушистые ресницы, следом высились крылатые бровки, да напоследок неспокойно приминались друг к другу пухленькие губки. Хризолит выразительных глазёнок узился: оторопело льнул к расписной каёмочке, стиснутый бегло ширившимся на свету зрачком. Что-то внутри замерло. Сжалось. Тонким скрипом взвыло, чудясь всякому плачем омутниц али серенадой сирен. Оторопела девица, подпустила ладони близко к щекам да не тронула – обожглась пунцовой пыльцой, усеянной погожей украдкой.

You got me in a chokehold, headlock, blindfold, don't stop.

Зеницы, почти кажущиеся незнакомыми: до того они отстранённые и блёклые, до дурноты тошные, да вкупе с тем влекущие и бесстыжие. Лунными поцелуями, залегшими тенями на его тонких веках, изуродована солнечная шалость, слабо-слабо взвивающая локоны на мальчишьем затылке. Неуловимыми искажениями одолены точёные скулы да резной подбородок, выбелены высокий лоб и аристократичный нос. Алюминиевым сплавом налиты ладони и персты, щекотливыми венами обтянуты костяшки и ямочки на сухожилиях. Ему глазоотводом стал мертвый оазис: приятельский взор тени Фасилье. Прежний грубый профиль, зарённый азартной усмешкой. Прежние обесцвеченные радужки, сокрытые беспорядочными волосами. Жуткий.

Тормошливое сердце мгновением ранее билось безмятежно. Шебутные шепотки минувшими минутами струились беспрерывно. Судорожная немота оседала в лёгких, прежде воздушных и свободных. Щекочущие перья, образовывающиеся в лёгочных путях, стлевали в дымчатом напряжении, вскипавшем в животе и туманом поднимавшимся к груди, а следом – к голове. К шаткому рассудку. Паучьи пазуры прижались к устам, кажущимся болезненно холодными. В колотящемся сердце – огнеопасная вспышка, объяснимая горечью: той лисьей украдкой силился приблизиться шторм.

Что-то неведомо мерцает в кружеве облезлых занавесок. Кто-то неопределённо всхлипывает в молвах, давящих на нёбо. Что-то аккурат скрежет по иссохшему древу. Кто-то шепчет над ухом мерзости. Что-то тяготит. Кто-то гнётет. Что-то смолкает. Кто-то не терпит. Что-то забыто. Кто-то забыт. Затишье пред чем? Быть может, бурей, быть может, громом. Но лишь за затянувшейся бурей мерцает солнце, лишь оно теплит души. За затянувшимся же громом следуют грозы да ливни, истошные, как иерихонские трубы, свидетельницы безрассудства Зевса.

Тошнотворно-сладкое чувство, подступившее к горлу, ввернуло реальность к колыбельной грёз. Ещё не окропленные мятежом, забытья Морфея сплетались в нити. Бережливо, словно обращаясь с ребёнком, они оглаживали взлохмаченные волосы, щекотали впалые щёки, дразнили вздёрнутый носик. Материнскими ладонями касались медно-рыжих локонов, сестринскими пальчиками тешили ланиты. Но чем же задирали элегантный носик? Что так неестественно манило, да баснословно бредило? Холодные, чужие и грубые. Мозолистые персты мужских рук, сжимающих горло, чтобы точно замолкла. Обманчивые. Порождающие кошмар, вынуждающий кровь циркулировать усерднее. Страх рук, отнявших чужое.

Слёзы близко, смех же рядом. Они плетутся лозами вдоль стен, плещутся волнами в пруду, снуют ветром меж ветвей да ползут трещиной на мраморе. Глядит девица безразборно: и в гущу тьмы, и на насмешки, и в дивный сад и в дивный вихрь, и в лазоревый небосвод, и в тусклый верделит очей. За склоненным затылком бесчестно поучают безнадёжности, пред отяжелевшими веками одухотворенно поживают прежним, неизвестным. Так стыдно-престыдно.

#post #originalcharacter

не слишком ли я часто выкладываю посты??

извините.

Светающие потёмки дивных очей колебимо странствовали вслед за безликими фантомами, кочующими от обиталища изгнанных теней до миражно-родного озерца грёз. Мятеж сбившихся вихор, ниспадающих волной над узкой девичьей спиной и острыми изломами ключиц, встрепенулся пред манящей завертью, искусившей стылой эфемерией. Забрезжшее содрогание изнеженных перст, изливающееся с худых фаланг на мерклые паучьи пазуры, несколько истощены понурилось, уличённое ощупью золотистой колесницы дня. Совсем ещё снулое, скупое, женственно-нежное дыханьеце ясной весны, незнамое юной запытчивой душой, закралось под её худенькие длани, небрежно схлестнувши крохкую пару неродных долоней.

Бескорыстный лепет, подобный детинской наивности, силился сорваться с очертания пухленьких губ, дребезжущих от озябшей предвесенней оттепели. Нечто очаровательно-хрупкое, промелькнувшее в отражениях белёсых блик, моментом бессильно смеркло, отмевшее запальчивостью незримого Хуракана¹. Отнюдь не робкий погляд лишь озирался пытливо, коримый удушливой молвой да презрительно-холодным безмолвием. Фаянсовый всплеск совсем необременительно сошёл с бархатистой кожи, после расцветшей румянцевой осыпью. Одно только мнимое благоденствие страстило запутавшуюся душонку к неповиновению, словно она малое дитя, повстречавшее порицаемого стервозу.

– Никогда. По мне, так глупость. Что толку таить, многим нелестен их статус, но увы, зависит он не от нас. Не сомневайся ни в себе, ни в своей наследственности, дорогая. Это более чем бессмысленно, – молвила любезная дева отстраняющим тоном, поглядывая скрозь эфемерную пустошь не столько на беспокойную спутницу, сколько на дорогую подругу, отчужденную близностью Миранды к Фицерберт. Неестественная дурнота, хлестко подкравшаяся к горлу изнутри, напоминала бесчешуйчатую фугу, раздувшуюся пред неминуемой криминогенностью. Глотая ком, касалась шеи, так нежно-нежно, выпуская из взору вид родной фигуры, – Думаю, нам тоже уже стоит поторопиться. Кажется, этот урок должна вести моя занудная тётушка. Такое себе удовольствие, как по мне.

Облюбованное нефритово-зелёным листопадом лико, кажущееся менее беспокойным, нежели прежде, ныне зарилось вымученной полуулыбкой, значимой ничем иным, как Афесисом. Лучезарные очи, более не томимые таинством захудалых потемок, засветились удивительно мягким заревом, присущим лишь единственной наследнице златовласой Рапунцель. Ступая лёгким шагом меж людьми, стопорившимися в узости коридорных пролётов, Миранда касалась тоненькой девичьей ладони, спутавшейся с её ледяными пальцами. Понапрасну глядящая, она не видывала родных, не свыкалась с разлукой. Всюду встречные, но нисколько неважные лица во мгновение расплывались в сознании, не сходясь с вырисованными самыми нежными красками венцами творения.

Царственно-величественный вид предметного класса безмолвно заверял вошедших о намерениях отнюдь не лихих. Здесь расписные потолки со взвешенными всюду абажурами вокруг белёные стены, облепленные различными изображениями да свеченные багровым светилом, неумолимо сочившемся сквозь панорамные окна и кружевные гардины. Тошнотворный запах, въевшиеся во всё и всех ныне находящихся, вытеснял собою неисчислимой степенью. Душно, – Сядем вместе? Желательно поближе к окнам.

#post #originalcharacter

редко но метко, наслаждайтесь. ?

пост хотите?

мне снилось, что здесь появилось 3к подписоты. вам сложно 2874 человека привести что ли.

хеппи бездей ту ми.

Негожая дума, скованная властвованием благих напутствий, смиренно завывала средь тиши раскаленного сознания. Кроткий глас, тягуче вливающийся в ушные перепонки возбужденных небезынтересной лекцией, молвил смиренно-нежно, словно страшась минувшей неуслышанности. Аморфное безмолвие мятежно кочевало: будучи лишь эфемерным воплощением бытия, немота странствовала над обезображенными многолетнием половицами, сквозила вблизи обшарпанных столешниц да ремесленных оборудований, стопорилась у разверстых очков-форток, где впоследствии неминуемо гибла. Неспокойный дух, осунувшись и забившись подле запустелой парты, неприветно повстречал силившуюся искренность, сыскавшую отражение меж сомкнутых век и эхо в изредка звучных смешках. Бестолковое ли упущение? С Нами‌ нисколько.

Крадучись, шёпот искаженных дамских ланит сливался с золотистым маревом солнца, проглядывавшего сквозь полупрозрачные вадьи оконниц. Мятое верже, мечущееся между парой проворных ладошек, отпечатало поверх своей изношенной закраины бесстыдные колкости да обыкновенные светские беседы, свойственные лишь вовеки разлучным приятельницам. Пунцовый полумесяц, обворожительно цветущий на бледненьком лике Нами‌, воспрянувши только несколько десятков минут ранее, ныне гордо обращал бледно-розовые рожки к вздёрнутой Колумелле. Её чарующая улыбка, нередко сокрываемая худой ладонью, теплила грудину Миранды той позабытой страстью, когда-то вскипевшей в истерзанном предсердии. Спутница по-прежнему выглядела необычайно очаровательно и грациозно. Загляденье.

Чрезмерная наблюдательность, караемая вопрошающе-ангельским смыканием тонких век, наверняка потешила душеньку мигом сообразившей Ли. Помимо непривычного зноя, ощутимо осевшего на острых скулах, девичьи щёки налились кровью, чётко выраженной близ очертания алых губ. Казалось, во мгновение её точёное личико преднамеренно обрамили несколько ниспадающих кудрей, прячущих за собою безвольно вытянувшуюся наружу тень ухмылки. Искорененный ею лист, изувеченный бесчисленным множеством почеркушек, под пёстрым перьевым остриём воспроизвёл крохотное двоеточие, замкнутое образной скобой. За ними же следом – тянущиеся с неуклюжей кляксы буковки, собирающиеся в единое "Потом всё узнаешь, дурында".

Излишество, но отнюдь не бесстыдное. Оно, быть может, дурное иль наоборот – сладостно-трепетное.

Беззаботной чехарде минуток разногласным шумом затмевали упоение. Точно бледный ангелок, Нами безоглядно лавировала меж вальяжных венцов творения и пробиралась сквозь безотрадные скопища студентов. Персты её цепкой ладони, вьющейся на остром локте, подобно рептилии, сами собой вкогтялись в безупречно-тонкую кожу, взывавшую невыразимую ломоту и агонию. Пред запертой створкой двери мученичество мгновенно оробело, остуженное ютившейся здесь стынью. За вздымающимися девичьими грудями сердца пульсировали громко-громко, словно лидерское поразили закраиной лезвия, а ведомое – частотой сердечных сокращений. Просачиваясь меж изнеженных фаланг, различимый озноб таял на устах. Обезображенное выбившимся слоем помады лико, покорное гордому властвованию Ли, исказилось несвойственной растерянностью.

Подруга Безмолвие воротилась поспешно, осевши меж замерших вблизи силуэтов. Девой званной Астрид, Миранда и Нами, очевидно, застаны нечаемо, что не столько легчило, сколько прибавляло ситуации неловкости. Светлые локоны Фицерберт, окаймляющие её нежное округлое личико, нисколько не сокрывали редкой красоты, выраженной в оливковых блюдцах очей, налитых бледно-жетлой краской, и припухлости губ, напудренных бесцветным инеем. Лишь чужое нездоровое выражение, первоначально упущенное взором Миранды, затронуло в душе ни что иное, как жалость и милосердие, – Ты выглядишь неважно, дорогая.

#post #originalcharacter

я надеюсь вам нравятся эти внезапные вкиды от меня. с прошедшим восьмым марта, дамы. ❤️

https://t.me/+2Rot0dNzqoQ2NTky напоминаю, что обитаю здесь.

Крошечные искры, происходящие из точечных касаний друг к другу, странно, но приятно обжигали подушечки пальцев молодых людей. Шум вокруг них по-своему отвлекал от беспокойных мыслей и привлекал внимание к близ сидящему объекту воздыхания, нежели к себе: пропитанному голосами и звуками месиву. Любопытные лица, отовсюду мелькающие не самыми приятными чертами, нисколько не отвлекали от молчаливого исследования тел друг друга, словно всё вокруг – застывшее в небытие время. Атмосфера пропускала под кожу умиротворение, которое, в свою очередь, струилось по веткам-венам и выливалось в шёпот, читаемый по губам.

Искры и касания навевали на душу дуэлянтки дотошное чувство ностальгии: пропахшие потом, блантом и спиртным тельняшки гражданских моряков, кляксы на заявлениях о принятии в скромную молодежную партию Франции, белоснежные лилии, путающиеся меж волос, прядь которых сейчас вилась по грубым капитанским перстам. Юношество, теплящее сердце под вздымающейся грудью-клеткой вновь вскипало в крови и напоминало о поре роковой, но душе милой. Казалось, именно оно и нынешние обстоятельства вынуждали её робко согласиться с наглецом, вразумившем себя о скудной прелести нечаянной встречи.

Прежде дуэли нисколько не заботили душу отверженной от принципов "Дьяволицы". Хладнокровно поднимая меч на обвиняемых, при том нисколько не заботясь о опрометчивом решении поддаться страстно жаждущим свободной жизни, она ни разу не тешила себя мыслью "а что если ... ?". Сейчас, поглядывая меж нитей, стянутых от пухлых губ до васильковых глаз, она невольно усмехнулась: связанные интрижкой, в которой заинтересован каждый третий ныне присутствующий матрос, неразрывно скованы тончайшей красной лентой, скользящей вдоль горла и обвивающей непокорные руки.

Тяжёлый воздух осел в лёгких и выпутал из них вонзившуюся бронзу, едва ли молодые люди ступили на хлипкие ступени заведения. Вечернее солнце, перерезавшее небу горло, тонуло в блеклом озере заката, оцепленного бледной синью и персиковой краской. Вдоль тускло освещенной аллеи тянулись раскидистые силуэты деревьев, сплетённых друг с другом сухими ветвями, а между ними – две тонкие фигуры, сливающиеся друг с другом, словно глубоко влюблённые, а не первые встречные.

– Всегда, дорогой. Однако сомневаюсь, что в ближайшие дни это место ожидает что-то, кроме суматохи, – просто отвечает дуэлянтка, кажется, не давая себе даже мгновения на размышления. Крепкими руками, лишь отдаленно напоминающими хрупкие дамские ладошки, она держалась за локоть спутника, беззаботно странствующего по обременённым тенями тропинкам. Влажный воздух, тянущийся с пристани, остужал голову и выветривал безнадёжную тревогу, напрямую касающуюся тяжёло бьющихся волн. Беспокойные крики чаек над палубами суден и всплесками проклятых вод придавали бездонной и бескрайней чаше жуткую и нисколько не романтичную атмосферу.

Поцелуй на щеке – словно ожог: мимолётный и щиплящий. Прикоснувшись пальцами к коже, увенчанной прикосновением грубых губ, дуэлянтка оглянулась в том направлении, где только-только растворился милый друг, оставивший за собой лишь странное чувство удовлетворения беглым вечером.

Глупец.

#post #clorinde

когда-нибудь напишу норм зарисовку.