Так сочинилась мной элегия
о том, как ехал на телеге я.
Осматривая гор вершины,
их бесконечные аршины,
вином налитые кувшины,
весь мир, как снег, прекрасный,
я видел горные потоки,
я видел бури взор жестокий,
и ветер мирный и высокий,
и смерти час напрасный.
Вот воин, плавая навагой,
наполнен важною отвагой,
с морской волнующейся влагой
вступает в бой неравный.
Вот конь в могучие ладони
кладет огонь лихой погони,
и пляшут сумрачные кони
в руке травы державной.
Где лес глядит в полей просторы,
в ночей неслышные уборы,
а мы глядим в окно без шторы
на свет звезды бездушной,
в пустом сомненье сердце прячем,
а в ночь не спим томимся плачем,
мы ничего почти не значим,
мы жизни ждем послушной.
Нам восхищенье неизвестно,
нам туго, пасмурно и тесно,
мы друга предаем бесчестно
и Бог нам не владыка.
Цветок несчастья мы взрастили,
мы нас самим себе простили,
нам, тем кто как зола остыли,
милей орла гвоздика.
Я с завистью гляжу на зверя,
ни мыслям, ни делам не веря,
умов произошла потеря,
бороться нет причины.
Мы все воспримем как паденье,
и день и тень и сновиденье,
и даже музыки гуденье
не избежит пучины.
В морском прибое беспокойном,
в песке пустынном и нестройном
и в женском теле непристойном
отрады не нашли мы.
Беспечную забыли трезвость,
воспели смерть, воспели мерзость,
воспоминанье мним как дерзость,
за то мы и палимы.
Летят божественные птицы,
их развеваются косицы,
халаты их блестят как спицы,
в полете нет пощады.
Они отсчитывают время,
Они испытывают бремя,
пускай бренчит пустое стремя -
сходить с ума не надо.
Пусть мчится в путь ручей хрустальный,
пусть рысью конь спешит зеркальный,
вдыхая воздух музыкальный -
вдыхаешь ты и тленье.
Возница хилый и сварливый,
в последний час зари сонливой,
гони, гони возок ленивый -
лети без промедленья.
Не плещут лебеди крылами
над пиршественными столами,
совместно с медными орлами
в рог не трубят победный.
Исчезнувшее вдохновенье
теперь приходит на мгновенье,
на смерть, на смерть держи равненье
певец и всадник бедный.

Александр Введенский

скажем так:
диктатор умер
нам что с тобой?
рюкзаки упакованы
деньги - в носках
трусах
квартира свободна
могилы собаки кота
оплаканы
пожилые родители
временно успокоены
нелюбимая жизнь
окончательно прощена
Мой друг работает в моссаде
поговорить по телефону невозможно
мархаба - отключают
салам алейкум хабиби - отключают
иншалла - отключают
по-человечески поговорить невозможно
тогда говорю:
хотел бы получить израильское гражданство
ради этого готов поставлять любую
слышите любую
информацию о московской больнице 51
и о больнице 64
слышите меня
любую

Федор Сваровский

In my dreams I am always saying goodbye and riding away,
Whither and why I know not nor do I care.
And the parting is sweet and the parting over is sweeter,
And sweetest of all is the night and the rushing air.
In my dreams they are always waving their hands and saying goodbye,
And they give me the stirrup cup and I smile as I drink,
I am glad the journey is set, I am glad I am going,
I am glad, I am glad, that my friends don't know what I think.

Stevie Smith

Мои любимые музейные залы -
те, что на отшибе, на верхних этажах,
обычно в них пусто, только смотритель
появляется и исчезает в лабиринтах стен,
на которых висят полотна малоизвестных американцев.

Мне нравятся спокойные сельские виды: озерная гладь,
низкая ветка дуба - подобие длинной руки,
синяя дымка далеких холмов,
любой ландшафт с коровами, особенно если они стоят
в ручье, а их крупные бездумные морды
пялятся в теплый заполдень девятнадцатого века.
И если одна из них пьет, нагнув голову,
а художник наметил белыми точками
воду, стекающую с морды животного,
то для меня день достигает своего скромного апогея.

А если в такой день на улице дождь,
низкие тучи наседают на городские здания,
и люди под зонтиками поднимаются по мраморным ступеням,
я обычно оказываюсь у натюрмортов,
с их скрупулезным поклонением вещам,
с милым скарбом, разложенным на алтаре стола.

Я изучу горлышко хрустального графина,
отблеск свечи на серебряной ложке,
изгиб скрипки, рыжеватые перья тетерки.
Я надену очки и рассмотрю кучку груш,
свиток страниц нотной бумаги, флейту,
чернильницу, колокольчик для вызова слуг,
деревянные спички, картинно рассыпанные
по темно-зеленой плюшевой ткани.

Вот когда я чувствую, что вырвался из тисков
мира, что могу плавать в воздухе
вокруг этих блестящих предметов,
тень которых никогда не удлинится,
и ни одна рука не узнает их веса.
Отавьте себе бронзовую скульптуру возле лифта:
"Революция держит Голову Ошибки,
стоя над Трупом Монархии".
Мое место - здесь: стою, наклонившись, разглядываю
в микроскоп детали не больше ресницы:
"Натюрморт с селедкой, вином и сыром",
"Натюрморт с табаком, виноградом и часами",
"Натюрморт с фарфоровой вазой, серебряным подносом и очками"

или тот, что меня всякий раз провожает у двери,
возвращает меня, гудящего, как гироскоп,
в дождь, в сумасшедшие крики улиц:
"Натюрморт с земляникой в чаше династии Ван Ли".

Билли Коллинз
Перевод С.Сеймура

Н. В. была смешливою моей
подругой гимназической (в двадцатом
она, эс-эр, погибла), вместе с ней
мы, помню, шли весенним Петроградом
в семнадцатом и встретили К. М.,
бегущего на частные уроки,
он нравился нам взрослостью и тем,
что беден был (повешен в Таганроге),
а Надя Ц. ждала нас у ворот
на Ковенском, откуда было близко
до цирка Чинизелли, где в тот год
шли митинги (погибла как троцкистка),
тогда она дружила с Колей У.,
который не политику, а пенье
любил (он в горло ранен был в Крыму,
попал в Париж, погиб в Сопротивленье),
нас Коля вместо митинга зазвал
к себе домой, высокое на диво
окно смотрело прямо на канал,
сестра его (умершая от тифа)
Ахматову читала наизусть,
а Боря К. смешил нас до упаду,
в глазах своих такую пряча грусть,
как будто он предвидел смерть в блокаду,
и до сих пор я помню тот закат,
жемчужный блеск уснувшего квартала,
потом за мной зашел мой старший брат
(расстрелянный в тридцать седьмом), светало...

Александр Кушнер

Как странно то, что затеваю я -
Подобие любви создать из жажды.
И временем раскрасить, чтоб однажды
Поверить самому. Не знаю я

Откуда этот редкостный напев,
Знакомых нот прекрасное сплетенье? -
Стук в дверь мою. Кто?- спрашиваю. Тени.
Они ответствуют: Орёл, Телец и Лев.

Я говорю: Откуда вы ко мне, какой судьбой?
И ключ в дверях вращаю.
Поставить чай немедля обещаю,
И дверь держу на этой стороне.

Они смеются: Вот напрасный труд!
Не трать сил зря. И чинно сквозь проходят,
Садятся в круг и глаз с меня не сводят.
И кажется, они чего-то ждут.

Послушайте, любезные друзья,
Не может быть, чтоб вам был нужен я.
Должно быть, здесь произошла ошибка...
Но скрипка на стене моей дрожит,
И - Боже мой - мне кажется, бежит,
По их чертам знакомая улыбка.

Так и живём, не пропустив ни дня,
И каждый день проходит словно дважды.
И я всё пью и мучаюсь от жажды,
А гости здесь и смотрят на меня.

Борис Гребенщиков

Сонет 73

То время года видишь ты во мне,
Когда один-другой багряный лист
От холода трепещет в вышине -
На хорах, где умолк веселый свист.

Во мне ты видишь тот вечерний час,
Когда поблек на западе закат
И купол неба, отнятый у нас,
Подобьем смерти - сумраком объят.

Во мне ты видишь блеск того огня,
Который гаснет в пепле прошлых дней,
И то, что жизнью было для меня,
Могилою становится моей.

Ты видишь все. Но близостью конца
Теснее наши связаны сердца!

Уильям Шекспир

Перевод С.Я. Маршака

Кто–то плачет всю ночь.
Кто–то плачет у нас за стеною.
Я и рад бы помочь —
Не пошлет тот, кто плачет, за мною.

Вот затих. Вот опять.
— Спи,— ты мне говоришь,— показалось.
Надо спать, надо спать.
Если б сердце во тьме не сжималось!

Разве плачут в наш век?
Где ты слышал, чтоб кто–нибудь плакал?
Суше не было век.
Под бесслезным мы выросли флагом.

Только дети — и те,
Услыхав: «Как не стыдно?» — смолкают.
Так лежим в темноте.
Лишь часы на столе подтекают.

Кто–то плачет вблизи.
— Спи,— ты мне говоришь,— я не слышу.
У кого ни спроси —
Это дождь задевает за крышу.

Вот затих. Вот опять.
Словно глубже беду свою прячет.
А начну засыпать,
— Подожди,— говоришь,— кто–то плачет!

Александр Кушнер

Теперь обречены мы дни за днями
спасаться от мороза в тесной шкуре,
всегда настороже, чтобы над нами
не взяли верх разгневанные бури.
В ночи мерцает лампы кроткой пламя,
и веришь свету ты, глаза прищуря.
Утешься: там, под снеговым покровом
уже растет стремленье к чувствам новым.
Ты насладился ли минувшим летом
цветеньем роз? Припомни блеск былого:
часы отдохновенья пред рассветом,
шаги среди молчания лесного.
Уйди в себя, зови веселье снова,
встряхнись — источник радости лишь в этом.
И ты поймешь: веселье не пропало.
Будь радостен, и всё начни сначала.
Припомни крыльев голубя сверканье,
круженье в облаках, тревожный клин, —
всё мимолетное, — благоуханье
цветка, предчувствие в закатный миг.
Божественным увидит мирозданье
тот, кто в творенье божества возник.
Кто внутренне сумел постичь природу,
тот отдал ей сполна свою свободу.
Тот отдал ей себя всего без меры
и без надежды ощутить иное.
Тот отдал ей себя всего без меры,
без мысли, что утратил остальное.
Тот отдал ей себя всего без меры,
и в вихре чувств, не мысля о покое,
он поражён, что сердце охватила
трепещущая, радостная сила.

Р. М. Рильке
Перевод Е.Витковского

Под мостом Мирабо вечно новая Сена.
Это наша любовь
Для меня навсегда неизменна,
Это горе сменяется счастьем мгновенно.

Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.

И глазами в глаза, и сплетаются руки.
А внизу под мостом —
Волны рук, обреченные муке,
И глаза, обреченные долгой разлуке.

Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.

А любовь — это волны, бегущие мимо.
Так проходит она.
Словно жизнь, ненадежно хранима,
Иль Надежда, скользящая необгонимо.

Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.

Дни безумно мгновенны, недели мгновенны.
Да и прошлого нет.
Все любви невозвратно забвенны…
Под мостом круговерть убегающей Сены.

Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.

Гийом Аполлинер
Перевод П. Антокольского