Мы не прощаемся, а говорим до свидания!

В Европейском университете в Санкт-Петербурге закрывают социологический факультет. Ну то есть как... Формально не закрывают, а переименовывают. Вместо него будет некая программа цифровых и чего-то там исследований.

Кажется, это окончательное подведение черты под ПНиСом, на который я когда-то поступал. Видимо, сейчас, когда факультет покинула львиная доля преподавателей, логично сменить табличку. В каком-то смысле даже завидная судьба по сравнению с вовсе закрытым политологическим факультетом, другим наследником-осколоком ПНиС.

В этот день я рекомендую прочитать старую, но до сих пор крутую статью Олега Журавлева и Натальи Савельевой из PS Lab про то, как создавался ПНиС и другие факультеты. В частности, там есть интересное наблюдение, что Факультет политических наук и социологии был единственным подразделением в ЕУСПб, который не дублировал дисциплинарную структуру институтов АН СССР. Дается ответ, почему так получилось. Но здесь приводить я его не буду, чтобы вы почитали текст и поностальгировали вместе со мной.

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ЛАБОРАТОРИЯ ПУБЛИЧНОЙ СОЦИОЛОГИИ ИЛИ КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ЛАБОРАТОРИЯ ПУБЛИЧНОЙ СОЦИОЛОГИИ 18+

С одной стороны, в последнее десятилетие путинский режим действительно вырабатывает консистентную идеологическую риторику. Но насколько эта риторика определяет мышление людей? Иначе говоря, насколько, зная самоидентификацию человека, мы сможем предсказать его или ее позиции по разным другим вопросам? Комплексных исследований на эту тему в России пока нет, но отдельные детали этого пазла известны. Например, поскольку эти темы присутствуют в риторике уже давно, позитивное отношение к режиму в России связано с негативным отношением к ЛГБТ. Можно предположить, что фокус на роли государства в экономике также в какой-то момент осядет в общественном сознании и станет чертой мышления сторонников режима. Но представить себе картину, в которой отношение к власти или оппозиции позволит объяснить позицию человека по 30–50 вопросам разного характера, можно только в соревновательной политической системе.

Тексты исследований в комментариях👇🏻

ИДЕОЛОГИЯ И ПОЛИТИКА В КИТАЕ (И ПРИЧЕМ ЗДЕСЬ РОССИЯ)

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ЛАБОРАТОРИЯ ПУБЛИЧНОЙ СОЦИОЛОГИИ ИЛИ КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ЛАБОРАТОРИЯ ПУБЛИЧНОЙ СОЦИОЛОГИИ 18+

В последние годы среди экспертов идет дискуссия о том, есть ли у режима Путина идеология и насколько она распространяется на общество. Одни утверждают, что за последние 10 лет Кремль разработал набор связных политических идей, которые отчасти разделяются и обществом. Другие же отвечают, что у авторитарных стран вообще плохо с идеологией, а устойчивость путинского режима во многом связана с его идеологической неопределенностью.

Политические ученые определяют идеологию как консистентную систему политических установок, в которой одна политическая установка предсказывает или ограничивает другую. Например, для людей с консервативными взглядами в США отрицательное отношение к вмешательству государства в экономику будет вести к положительному отношению к праву на ношение оружия (и наоборот).

Идеологические установки и политическое мышление в Китае

Поскольку Китай обычно считается идеологизированным обществом, политологи иногда изучают идеологию на его примере. При этом влияние идеологии на политические установки в Китае слабее, чем в большинстве соревновательных демократий вроде США или Великобритании. Например, политические ученые Пан и Сю показывают, что установки по отношению к политическим, экономическим и культурным вопросам в Китае плохо связаны, а предсказательная сила идеологических принципов гораздо слабее, чем в конкурентных демократиях.

К похожим выводам приходит и политолог Ву, который пытается понять факторы, которые влияют на решение китайцев вступить в партию или решение протестовать. Оказывается, что гораздо важнее в этом отношении не идеологическая близость человека к элитам, а степень компетентности элит в глазах этого человека. Более того, ярлыки «левый» и «правый» не имеют всем понятного смысла в Китае, несмотря на их важную роль в официальной повестке. Граждане не могут толком расположить себя на идеологической шкале, а те, кто могут и называют себя правыми или левыми, все равно обладают очень разными взглядами по политическим, экономическим и культурным вопросам.

Причина всего этого проста. Людям нужны когнитивные инструменты, которые помогают в навигации по сложному политическому миру, и в конкурентной среде таким инструментом становится идеология (понятая как связность установок – определение, предложенное на основе изучения западных демократий). Автократы контролируют власть не столько через конкуренцию, сколько через пропаганду и насилие, поэтому им нет смысла артикулировать идеологические различия (которые могут, не дай бог, приведут к неконтролируемой мобилизации). Идеология может быть важна, например, в момент кризиса – когда власть под угрозой. В «нормальной» же ситуации, когда идеология не артикулируется элитами, идеологические ярлыки становятся бессмысленными для людей даже в стране с сильной идеологической индоктринацией. Для изучения «авторитарной» идеологии нужны другие определения, а политическое поведение в автократиях определяют другие факторы.

А что в России?

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЫВОДЫ ИЗ НАШЕГО ОТЧЕТА

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ЛАБОРАТОРИЯ ПУБЛИЧНОЙ СОЦИОЛОГИИ ИЛИ КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ЛАБОРАТОРИЯ ПУБЛИЧНОЙ СОЦИОЛОГИИ 18+

Небольшое эссе по мотивам нашего отчета написал поэт Кирилл Медведев. В нем он делает политические выводы из социологического анализа. Что результаты нашего исследования говорят о главных политических проблемах России? И каким может быть политическое будущее страны, если думать о нем с точки зрения состояния общества?

Отталкиваясь от нашего вывода о росте запроса на солидарность, инерции атомизации и, одновременно, о возросшей национальной идентичности, Медведев размышляет о том, чего не хватает для развития альтернативного, критического патриотизма:

«Многие респонденты не прочь покритиковать власть, но как только человеку кажется, что чья-то критика режима и развязанной им войны бьет по нему лично, он начинают защищать режим и оправдывать войну, тем самым оправдывая себя <…> если тебе начинают говорить, что ты виновен — вместе со своим режимом, своим государством, своей культурой, своим языком, то от этого ты только крепче прижимаешься к своему режиму, своему государству, своей культуре и языку <…> Да, у россиян сложно с тем, чтобы различать между страной, государством, режимом и обществом. Для этого нужны негосударственные институты, независимые партии, представления о гражданстве и патриотизме, отличные от официальных. Поскольку с этим проблема, то в чрезвычайный момент государство оказывается единственной опорой. Быть не патриотом социально неодобряемо (тем более это важно в селах и небольших городах, там, где все друг друга знают), но пока непонятно, как можно быть патриотом вне контекста войны».

Автор приходит к выводу, что задача будущего демократического политического проекта состоит «в убедительном предложении, которое бы не воспринималось людьми как унизительное».

Российская оппозиция сегодня много обсуждает перспективу преодоления имперского наследия в России. Но что должно произойти с обществом, чтобы достичь такого преодоления? Отталкиваясь от нашего вывода о том, что россияне «не покупают» официальный имперский национализм Кремля, Медведев формулирует парадокс:

«Мы много лет слышали, что Россия должна наконец стать нормальной страной, без вселенских претензий и таких же вселенских комплексов. Парадоксально, что именно попытка имперского реванша запустила этот процесс нормализации. А запустился он, потому что совпадает с мировым движением — глобализация в своем прежнем формате в кризисе, имперские модели с их остаточным универсализмом тоже, левый интернационализм, основанный на фигуре транснационального рабочего класса, звучит, увы, как абстракция, в итоге никакого более понятного представления о комфортной общности, чем национальное государство, к сожалению, не возникает. Люди хотят жить семейной (про семью в отчете много), общинной, профессиональной, в пределе — национальной жизнью с ее осмысленными ритуалами и понятными границами. <…> логика «деимперизации» работает в обе стороны — если Россия не несет в себе миссию спасения мира, то не несет она и некой вселенской вины. То есть, уходя от имперства, мы не приходим к какому-то прекрасному универсальному общегуманистическому идеалу <…> Под угрозой весь сложный набор взаимопереплетенных советских, имперских, либерально-интеллигентских представлений, в котором Россия так или иначе находится в особых отношениях с Украиной. Становление национального сознания — процесс жестокий, конкурентный, никакой всемирной отзывчивости от него ожидать не приходится».

Вопрос о том, как соединить свободное от империализма национальное развитие и политический универсализм, по мнению Медведева, станет важным идеологическим вызовом для российской оппозиции.

НАСИЛИЕ СО СТОРОНЫ ВЕРНУВШИХСЯ С ВОЙНЫ И КАК С НИМ БЫТЬ

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ЛАБОРАТОРИЯ ПУБЛИЧНОЙ СОЦИОЛОГИИ ИЛИ КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ЛАБОРАТОРИЯ ПУБЛИЧНОЙ СОЦИОЛОГИИ 18+

После завершения военных действий эхо войны продолжает звучать внутри стран, вовлеченных в конфликт. Вне зависимости от того, напал ты или защищался, выиграл или проиграл, поколенческие травмы, посттравматическое стрессовое расстройство, травмы свидетеля — все это сопровождает как мирных жителей, так и бывших военных. В российском контексте все чаще появляются новости о преступлениях и актах насилия, совершенных военными, вернувшимися из зоны боевых действий. Ситуация осложняется и тем, что многие военные — люди, сидевшие в тюрьме за убийства, разбой и другие преступления.

Мы подготовили для вас ответы на вопросы о том, почему происходит послевоенное насилие, чего нам ждать в будущем и что с этим делать. А если вы предпочитаете формат карточек — короткую версию этого поста в карточках можно найти в Телеграм-канале движения «Весна» (движение признано в России экстремистским и его деятельность запрещена?, поэтому найдите, пожалуйста, их Телеграм-канал самостоятельно — но карточки получились хорошие, так что рекомендуем!).

Исследования показывают, что насилие не заканчивается вместе с окончанием военного конфликта.

Во-первых, модель санкционированных убийств во время войны повышает толерантность к насилию в мирное время. Например, в обществе начинают воспеваться геройство и жестокость, поэтому мальчики социализируются в культуре, которая поощряет агрессию.

Во-вторых, у многих вернувшихся с фронта развивается небезызвестный посттравматический стрессовый синдром. Как объясняет один из ведущих исследователей ПТСР, Бессел Ван дер Колк, «Спустя долгое время после болезненных событий воспоминания о них могут возродиться при малейшем намеке на опасность. <…> Это порождает сильные отрицательные эмоции и реальные физические ощущения, а также провоцирует импульсивные и агрессивные действия».

Агрессия и насилие — не единственно возможное проявление расстройств. Бывшие комбатанты могут переживать изоляцию, зависимости, диссоциации и другие соматические симптомы. Так, например, одна из наших информанток делится личным опытом взаимодействия с вернувшимся с фронта знакомым:

«Он очень был замкнутым человеком ранее, а когда он вернулся, он вообще практически не разговаривает, в плане о чем-то вот личном, он стал еще более замкнутый, и когда сама жена пытается с ним заговорить, он всё время говорит: “Отстань, все в порядке, все хорошо”. <...> И даже не рассказывает конкретно, что там было, говорит: “Если я тебе это расскажу, у тебя ко мне будет отвращение, и, вообще, мы с тобой наверно разведемся”» (ж., 29 лет, в декрете, Краснодарский край).

Что же делать?

Конечно, в первую очередь следовало бы прекратить войну, чтобы с фронта не возвращались покалеченные люди, представляющие угрозы для себя и окружающих. Однако в условиях продолжающейся войны важно чтобы государство:

?? Начало разрабатывать политику по обеспечению безопасности населения: предоставляло психологическую и психиатрическую помощь бывшим комбатантам, создавало центры поддержки людей (жен, матерей и детей солдат, например), нуждающихся в помощи.

?? Решало структурные проблемы, такие как социально-экономическое неравенство или закрепление культурных норм, поощряющих насилие.

А что делать нам с вами, обычным гражданам?

?? Следить за собственной безопасностью, и при встрече с людьми, вернувшимися с фронта, вести себя осторожно. Не следует вступать в споры о смысле войны с военными, громко говорить, нарушать личное пространство.

?? Если вернувшийся с войны — ваш близкий человек и вы хотите его поддержать, важно показать ему, что вы готовы его выслушать и обратиться с ним за психологической помощью.