#хед #чебогорошки

Омегау

Просто думаю о том, что Серёжа беременеет где-то после конца съёмок мги и к моменту официальной премьеры фильма он уже на 7-8 месяце с видным животиком. Дима постоянно ходит рядом с ним (хотя вообще по идее не должен был из-за сокрытия роли Волкова, но как тут не побыть со своим любимым), держит на руку, улыбается и всячески поддерживает.
Во время мероприятия их также спрашивают кто у них будет и Серёжа немного неловко, но счастливо тянет «доча-а-а».

#хед #чебогорошки

Окей, но
Думаю о том, как Эсми находит где-нибудь на ВБ или видит в ютубе видос с новогодними шариками-заколочками для бороды и бежит к Серёже, прося его купить это.
Серёжа покупает и вскоре они с дочкой превращаются в лисов, которые тихим ходом подкрадываются к Диме, который снова отрастил бороду, и довольно состроив глазки цепляют заколочки за усы и бороду.

Дима смиренно сидит и только улыбается пока Эсми нацепляет новый шарик и счастливо тянет «папа ëлочка!».
А когда Серёжа от такого его елочного вида начинает смеяться, выуживает момент и цепляет новогодний шар за усы Горошко.
Эсми ещё счастливее хлопает в ладоши и говорит, что у неё теперь два папы ëлки

Не забывайте, пожалуйста, о реакциях и комментариях, котятки 🫰

Не забывайте реакции, пожалуйста, ребятушки 🫶🫶

Серёжа сглотнул опять, кадык почти болезненно дёрнулся. Отчего же всё... Так. Отчего же он настолько неправильный и не такой, не тихий, до сих пор не покладистый, отчего он просто не сделает то, как говорит ему муж, если всё прекрасно понимает?

Но он... Нет, он не может. Портрет просто обжигает кожу, а на обратной стороне век выцарапаны печальные глаза Иванны, коими та глядела на этот последние клочок когда-то живой матери.
Если он сделает это, то Елизаветы не будет здесь больше.

Как бы Дмитрию не было тяжело и как бы он не хотел оградиться от всего и всех, от всяких воспоминаний, а Серёжа не может забыть об Иванне. В отличие от её отца ей нужны люди, ей нужна память, нужны воспоминания.

Он не может. Не смеет. Не сможет.
— Сергей, — от обращения вновь мурашки по телу бегут. Серёжа заводит руки за спину сильнее прежнего и не в силах выдержать животного взора опускает голову. — Если этого не сделаешь ты. Это сделаю я.

— Зачем? — снова не прикусывает омега язык и сразу слышит последствия этого — ещё один натужный шаг.

— Потому, что мне больно.

Серёжа не поднимает голову. Страшно. В голове столькое смешивается, так бесконечно давит, так ужасно стискивает, так ранит.
Но нужно что-то сделать. Как решиться, что правильнее...

Взгляд тяжёлый следит за тем как смятая бумага летит в камин.

— Спасибо, — бесцветно отзывается голос зверя на это. И более ничего не сказав попросту удаляется из этой пустой могильной комнаты. Так быстро и так легко.

Потрескивает камин. Бумага темнеет, окунается всё больше в языки пламени, хрустит и ломается.

Он прикасается спиной к стене и сползает низ.

— Господи. Господи. Господи... — повторяет он три раза и закрыв глаза тяжедо дышит через рот.

Правый кулак с силой вжимается в грудь. В кулаке ещё более смятая, но не сожженая фотография. Он кинул какую-то записку, которая была в упавшей книге — что-то вроде закладки или просто случайно попавшая туда записка. Прочитать её Горошко так и не успел.

Да и всё равно.
Грудная клетка ходит ходуном, расширяется и сжимается. Фото под пальцами всё больше жжется, а в голове так мутит, так мутит...

Господи, как же это было страшно.

Сейчас же Горошко не уверен может ли та в принципе бегать — ведь после той ужасающей катастрофы она тоже нехило пострадала?
И всё это так тоскливо, так по тихому грустно. Не хочется даже желать выздоровления — не из-за того, что Серёжа такой плохой человек, нет, совершенно точно нет. Просто потому, что это словно бы не поможет этой одинокой, покинутой всеми девочке. Даже если появится великий доктор, который сумеет излечить её полностью, к жизни её маму никто не вернёт.

И ему так грустно осознавать то, что сама Иванна должно быть об этом тоже думает. Он точно знает, что она совершенно не глупая, а очень даже умная, хорошая девочка, несмотря на всю свою бледность и «сломанность». Она точно всё понимает и от всего грустит.

Такое странное всё же состояние — Серёжа явился в пропитанный горем дом, но не может в полной мере утешить его обитателей как бы не старался. Потому, что не знает сколько всего для них двоих значила эта девушка, кем она была в их жизнях.
Их горе разделить в полной мере у него не выйдет. Но даже несмотря на это он перенимает от них двоих всю эту тяжесть и боль и тоже несёт на себе, свято веря в то, что Господь снимет с их спин этот груз, хоть малую его толику, и добавит его к серëжиному кресту. Просто потому, что так нужно — ему очень хочется, чтобы эта семья, невольно ставшая теперь его, была счастлива.

И если он может помочь им, принеся себя в жертву — он это сделает. Ради того, чтобы близким было хорошо...

В стороне тихо пощëлкивает камин. Подобные звуки безусловно успокаивают, хотя будто бы ещё больше втягивают в самые разные тяжёлые мысли.

Всё же Серёжа вновь собирается с мыслями, откидывая в сторону всякие эмоции, и со вздохом тянет руку вглубь шкафа, пытаясь нащупать там хотя бы подобие рамки.
В этот момент он показывает себя как крайне неаккуратного омегу, потому, что не замечает стоящую у локтя книгу и толкает её. Она с грохотом падает на пол и раскрывается, заставляя лицо Горошко тут же сморщится.

— Тц-ц-ц, — шипит Серёжа от резкого громкого звука и чуть присаживается поднимая книгу, в своей голове читая себе нотации о собственной неловкости. — Что ж ты...

Юноша, обидевшись на себя, слегка поджимает губы. Ну ведь надо было так, в этой глухой тишине и так нагреметь! Недовольство к себе капает по капле всё больше и больше.

Он ставит книгу обратно на место и начинает вновь тянуться рукой, пытаясь найти рамку, в конце концов надо уже точно сделать что-то полезное, а не рушить, шуметь и мешать... Только вот его рука застывает где-то в воздухе, как и всё тело. Слышны тяжёлые, шаркающие шаги совсем близко, у двери.
Он осторожно поворачивает голову.

Где-то по спине, близко к длинному позвоночнику, пробегает холодок. Серёжа заметно часто начинает дышать и почти сразу отходит от шкафа с книгами. Мало ли что...

— Здравствуй, — первым говорит он, осторожно заправив прядь волос за ухо. В ответ — тишина и только дыхание. Звериное. — Я... Книгу искал. Уронил, по глупости. Потревожил, почëм зря, конечно, но...

— Выкинь в камин, — рычаще-низким говором доносится в ответ.

Серёжа вздрагивает, его почти передëргивает от страха. Во рту становится сухо.
Дмитрий смотрит на него круглыми широко открытыми бешеными глазами. Кажется, словно бы и не моргает вовсе и только дышит через нос, как волк.

Мужева фигура вновь становится иной — вытягивается, темнеет и заостряется. Опасно становится смотреть на него, на этого раздражённого зверя. Едва ли угадываются в нём таком черты Дмитрия.

Это просто зверь. Яростный и бесконечно несчастный, оттого и злобный...
Он сглатывает слюну и мотает головой «хлопая губами», пытаясь хоть что-то пролепетать.

Как бы разум не кричал о том, что это всё тот же Дмитрий, к которому он уже должен привыкнуть, с которым они делили постель этой же ночью, только глаза отказываются видеть это человеком.
Зверь, лишь зверь. И Серёжа очень надеется, что этот зверь не разорвёт его сейчас на куски и не появится однажды в их супружеской постели...

— Что?..

— Портрет. Кинь в огонь её портрет, — чётко, с заметными паузами, произнёс зверь.

Серёжа стоит неподалёку и спешно печатает одно за одним сообщение бедному Коткову, который выслушивает его недовольства в матной форме.

— Взаимно, — улыбается Чеботарёв и поворачивает голову назад, как раз на «друга-супруга». Снова ласково-ромашково улыбается и неохотно поворачивается. — Мы поедем, хорошего вам вечера.

— И вам, — как-то заговорщицки отзывается старший Горошко и отправляется в другую сторону, пока Дима быстрым шагом подходит к его сыну.

— Серёжа, — зовёт он того скоро и парень поднимает голову. Дима рукой указывает в сторону. — Поедем домой или ты ещё куда-нибудь хочешь? У меня сегодня свободный вечер, можем сходить куда-то. Тем более, — он осматривает его с головы с всё тем же коровьим зализом до ног с дорогими туфлями и почти любовно вздыхает. — ты так красиво и официально выглядишь. Для похода в театр вполне подошло бы.

«А ещё на чьи-нибудь похороны, костюмчик то подходящий», — хочет было ответить Горошко, но сдерживается.

— Нет, я устал... Немного. Лучше домой.

— Хорошо, — спокойно соглашается Чеботарёв и проходит мимо него к машине, раскрывая заднюю дверь и галантно приглашая сесть.

Нет, Дима всегда был таким «джентльменом», но когда это направленно исключительно на него одного становится как-то уж больно неловко.

Дима садится за ним и закрывает дверь. Машина трогается, а Горошко уводит взгляд в окно.

Пару секунд проходит в тишине, чему юноша очень радуется.

Ну, а потом же...

— А тебе... Что больше всего из того, что было на ужине понравилось? — неожиданно спрашивает Дима.

«господи, когда интересно ты помолчишь», — думает Серёжа, свято веря в то, что Дима даст ему побыть в тишине после этого парада стыда хоть немного.

Он чуть жуёт губы и склоняет голову чуть ниже.

— Ну, не знаю. Шампанское.

Дима угукает.

— Дома была бутылка, кажется. Если хочешь, можем открыть. Ну, если тебе нравится, — неловко отзывается он.

Серёжа думает, что хочет взять бутылку водки и выпить всю бутылку за раз, но так наверно травмирует своего теперь уже мужа на долгие годы, поэтому почесывает затылок и выдаёт в ответ:

— Не знаю, на ночь глядя пить как-то...

— А ты уже так рано спать собираешься?.. — как-то особенно неловко и чуть тоскливо выдаёт Чеботарёв и впервые секунды Серёжа, всё ещё считающий Диму другом, непонятливо хмурится.

А потом понимает отчётливый намёк. И хочет протянуть глухое «ой бляяя», но выходит только вздох.

— Ну. Ещё посмотрим, пока хочется только в душ, — отмазывается Горошко, ощущая то, что во рту становится сухо как в гребанной пустыне Сахара.

Дима на это наконец-то (!!!) ничего не отвечает и только согласно кивает пока стремительно краснеющий Горошко плавно отворачивается к окну и достаёт телефон, вновь заходя в диалог с Котковым.

«Представляешь, жизнь надо мной смеётся настолько, что решила сделать так, чтобы девственности меня лишил бывший друг. Может к гадалке пойти? Мне кажется на мне порча»

#кринжики_из_москоу_ситиAU #чебогорошки

[Омегау, в которой Серёжа — сын бизнесмена, компания которого на грани банкротства и который решает выдать своего сына замуж за владельца перспективной компании. Только вот этим владельцем оказывается Дмитрий Чеботарёв — один из преподавателей Серёжи с которым они успели сдружиться к последнему курсу]

Серёжа недовольно кривит губы, глядя на то, как в бокале расплывается его также недовольное лицо.

«выгляжу так, будто корова лизнула», — скрипит омега про себя, видя то, как сильно зализаны его волосы.

Вот ведь дурацкий стилист! Промучал около часа так ещё и так ужасно запшикал его волосы лаком, что они теперь выглядят как-то безбожно пластиково.
Поскорей бы вернуться домой и запрыгнуть в душ, отмыть этот коровий начес...

Он ощущает на себе несколько взглядов и ни один ему как-то не нравится.
Один — грозный и готовый словно сейчас же его убить принадлежит отцу. Тот изредка поднимает глаза от своей тарелки и смотрит прямо на сына вплотную, грозно метая молнии.

А всё потому, что несмотря на его совет-приказ Серёжа решил не бриться.
Как можно! Омеге и с бородкой, что за позор!

Но младшему Горошко было глубоко всё равно на то позор это или нет, ему попросту не хотелось тратить время ещё и на то, чтобы брить себе лицо.
Ничего, захочет Дима его поцеловать поди не сдохнет если об его усы уколется.

Тем более сам этот Дима смотрит взглядом счастливой ромашки. По другому его называть просто не получается.

Он обсуждает какие-то дела вместе со старшем Горошко, вдумчиво кивает и выдвигает свои методы решения проблемы. А потом осторожно поворачивается голову на Серёжу и расплывается в лужу.
Кажется, что с него просто капает в тарелку.

Такие два влюблённых глаза в форме сердечек, это точно капец и Серёжа тушуется, жуя какой-то дорогой полу-сырой стейк.
Когда только его поведение настолько переменилось, что он вдруг стал смотреть на него так? Или оно всегда было, но Горошко попросту не замечал, потому что Чеботарёв всегда был кем угодно, но не любовным объектом?

Как бы там ни было на самом деле, а Горошко только лишь вздыхает и тянет руку к бокалу в котором налита вода. Куда уж омеге ещё шампанское пить, ведь правда?
Он недовольно отпивает пару глотков ровно в тот момент когда его отец кашляет и встаёт из-за стола.

Серёже заранее хочется закрыть уши, чтобы не слышать этого, но понимает, что в таком случае на него будут косится только больше, поэтому тактично замирает и делает вид, что стейк ему крайне интересен.

— Поздравляю Дмитрия и Сергея с таким важным в жизни событием. Желаю только всего самого лучшего вашей, я уверен, крепкой и любящей семье. — он переводит взгляд на Серёжу и немного хмурит брови, видя то, как сын смотрит куда угодно лишь бы не на отца. Кашляет и вновь натягивает улыбку, повернув голову на Дмитрия. — Как отец я очень рад, что Сергей теперь в надёжных и крепких руках сильного альфы.

— Ну что вы, — тут же отзывается Дмитрий, чуть смущённо улыбнувшись. — Я рад, что мы с Серёжей теперь будем дружной семьёй.

Серёжа чуть не давится стейком.
«Дружной... Вот тут ты точно сказал! Дружеская такая семья, супруги друзья и дети друзья и секс по дружбе, загляденье!»

Отец же Серёжи ни на что не обращает внимания и только выдаёт:
— Выпьем же за это!

Чеботарёв поворачивается на него одновременно с тем как поднимает бокал и дружелюбно улыбается. Он жестом подзывает официанта, который ставит перед омегой бокал шампанского на что Горошко лишь цокает.
Серёжа, сдерживая позыв сбежать и сблевнуть от кринжовости речи отца, встаёт как и все остальные и поднимает бокал с алкоголем, звонко ударяя им об бокалы остальных.

Он пьёт сразу несколько глотков, хотя по честному хочет выпить прямо с горла бутылки. Ставит бокал на стол и коротко сам глядит на Дмитрия, думая о том помнит ли тот ещё о том, как они вместе хлестали пиво и закусывали чуть ли не травой, найденной по дороге или тактично забыл подобное...

— Был очень рад с вами встретиться, Дмитрий, — елейно тянет отец, пожимая руку Чеботарёву.

...сегодня кринжики походу...

На этот раз Горошко уже держит язык за зубами ~~наконец-то~~ и решает не отвечать несмотря на то, что конечно прекрасно понимает.
А Дмитрий, впрочем, и не ждёт ответа и набирает в грудь воздух.

— Это её кости не выдерживали и ломались, а она передавала мне дочь и запрещала подходить к ней самой... И после этого они позволяют говорить о ней хоть что-то, — его глаза сияют искренней яростью, что граничит, пожалуй, с полнейшим безумием. По телу прокатываются колючие волны от страха. Но даже отвернуться, даже закрыть глаза Серёжа не может. Чисто человечески. Но всё же, альфа быстро останавливается, тянет носом воздух и тяжело покачивает головой. — Пускай считают меня душевнобольным, пускай ненормальным, лишь бы молчали. И без них тошно до боли.

Серёжа складывает руки в замок и смотрит на сведённые колени. В голове ничего путного нет.
Хочется продолжить диалог или лучше помолчать? Он просто не понимает и оттого только и делает, что сглатывает, покуда руки и ноги дрожат не то от тряски кареты, не то от его излишней впечатлительности. А скорее от всего и сразу.

Омега молча смотрит в окно, видит знакомые деревья. Они скоро приедут и вновь разойдутся по разным сторонам огромного мёртвого дома. Дмитрий, быть может, уйдёт на кладбище, а Серёжа продолжит своё бесцельное мышиное брождение по коридорам.

— Я не считаю вас душевнобольным.

Серёжа говорит бесцельно, не для чего-то. Просто потому, что так надо.
Правильно. Хоть что-то правильное должно исходить от него и пусть даже такое малое, но уже что-то.

Он не считает его душевнобольным, но часть с тем что «он погряз в горе» юноша по-просту сглатывает. Потому что страшно до сих пор из-за того, что муж может ответить.

— Спасибо, — доносится ровный ответ.

Омега уже не рассматривается эмоцию на лице Чеботарёва, смотрит на то как в окне постепенного вырисовывается образ большого дома.
Страх мельчает, течёт под кожей. Не исчезает, но на грамм смягчается.

Тревожное спокойствие от хмурых видов же шагает всё ближе и ближе.